Чудо Бригиты. Милый, не спеши! Ночью, в дождь...
Шрифт:
– Может, машина принадлежит кому–нибудь из владельцев ближайших участков?
– На той стороне ни у кого машины нет! – Мужчина вытаскивает из кармана сигарету и стискивает ее зубами. Точно так же, как тогда возле будки, – не предлагая. Закуривает. – Там остались одни старухи, старики–то помирают первыми. Эти бабы до тех пор отравляют нам жизнь, пока в гроб не вгонят. Потом сами же плачут, да только какой в том толк.
– Подъехала чужая машина… что же вы не пошли посмотреть?
– А вы побежали бы смотреть, если бы были на моем месте? Место здесь тихое – может, кто свою милашку щупает… Не надо быть свиньей. Если бы кто полез подглядывать за мной, я б тому сразу дал в ухо. Он же ничего не крал, не ломал, даже не хулиганил.
– Постарайтесь вспомнить, имела ли машина какие–нибудь особые приметы? Скажем, не была ли какая–нибудь вещица подвешена к заднему стеклу, или занавесочка, может, надпись какая или переводная картинка.
– Может, что и было, но я не помню.
Через полчаса я уже сижу с рапортом в просторном кабинете Шефа. Мы должны решить, освободить задержанного Петериса Цепса или пока еще нет.
– Что ты сам думаешь?
– Слишком много совпадений, – говорю я. – Мотив как на ладони: отбирал пенсию, притеснял, избивал. Вечно так продолжаться не могло – бунт в конце концов должен был произойти. Склад аптечных товаров, хлороформ, пропажа тачки. То, что на дороге в Садах были «Жигули», – стоит недорого, во всяком случае, меньше того, о чем я сказал выше. «Жигули» стояли – да. Цепс их видел – да, но за все время допроса он не сказал об этом ни слова, а тут ему вдруг пришло в голову, что это могло бы пригодиться, и он решил попытать счастья. Откровенно говоря, у меня нет никакой надежды на то, что мы нападем на след машины. Скорее, надо искать след тачки.
– Откровенно говоря, у вас еще вообще ничего нет. Кроме Грунского в глубокой канаве с камнем на шее!
– Это с точки зрения начальства…
– Почему с точки зрения начальства? Если бы ты сидел на моем месте, то…
– Петериса Цепса, конечно, надо освободить, он никуда не денется. Потребую расписку о невыезде, и пусть идет. Если попытается скрыться – тем лучше, значит, он и есть убийца!
– Я сегодня утром говорил с ним. Когда Ивар уехал в Сады искать новых свидетелей, видевших красные «Жигули».
– И какое впечатление?
– Кажется, твой мотив ни к черту не годен. Как будто все правильно: притеснял, обирал, избивал. Мы с тобой исходим из привычной логики, но к Цепсу эти мерки не подходят. Когда я сказал, что Грунский мертв… Я ожидал какой угодно реакции на это неожиданное известие. Удивления. Просьбы показать покойника. Как всегда. «Нет, я отказываюсь верить!» Как обычно говорят в подобных случаях. Но ничего подобного! Только слезы! Безудержные, тихие слезы. Пришлось дать таблетки. Когда он запивал их водой, зубы стучали о стакан. Я спросил, кто, по его мнению, мог сделать это, и он ответил: «Никто, кроме меня, не любил Графа!»
– Не могу сказать, что вы мне оказали большую услугу. У меня был другой план.
– В пользу Цепса свидетельствуют и масляные пятна у Грунского на плаще сзади.
– А я так не думаю. Красные «Жигули» – новая и ухоженная машина, в такой не найдешь и капли масла. Откуда же пятно? Скорее, нас могут интересовать песок и глина за отворотами брюк. Однако Грунский, как известно, мастерил печи, и более ужасного грязнули мне, пожалуй, видеть еще не доводилось.
«Сзади, за отворотами брюк» – так было написано в заключении экспертизы.
– Если лаборатория не обнаружит ни в бутылке, ни в стаканах, взятых у Цепса, хлороформ, я отпущу Цепса.
– И извинишься.
– За что?
– Еще и как извинишься! Нечего было оставлять его здесь, если не был уверен, что сумеешь доказать.
– А разве наш престиж пострадал бы меньше, если бы я выгнал его в холодную, темную ночь на улицу? У меня же нет транспорта, на котором я мог бы доставить его домой.
– И все же извинись.
Я сержусь, и не без причины. Сейчас я извинюсь, а потом, через неделю, мне снова придется его брать. Как это будет выглядеть?
– Я жду от вас вестей получше. Мне тоже звонят и спрашивают.
– Между прочим, в том месте с собаками гулять запрещено, – язвительно говорю я, вспомнив, что рассказывала Спулле о сердитых звонках всяких мелких начальников ей и Шефу. – Там висят даже специальные знаки: собачья голова на синем фоне, перечеркнутая красной полосой.
– Не будь бессовестным. А то… – Шеф горбится.
«А что? Я не начальник, я себе работу всегда найду!»
В коридоре возле нашей комнатушки сталкиваюсь с Йваром.
– Что случилось с Цепсом? – спрашивает он, пока я отпираю дверь. – Я сейчас заходил к нему. Говорят, отказался от обеда, все время плачет. Вызвали врача, чтобы дал что–нибудь успокоительное.
– Шеф ему сказал о Грунском.
– Что–то очень он торопится.
– Я тоже так думаю. – Верхнюю одежду мы сняли, устраиваемся за столами. – Много ли стройматериалов там нужно? Я о канаве. Досок? Реек? Справимся ли своими силами?
– Я даже не смотрел.
– А что же ты все это время делал? Ловеласничал?
– Можно сказать и так.
– Прекрасно! Тебе можно позавидовать! – Моя злость, которая начала копиться еще в кабинете у Шефа, грозит вырваться наружу. Каждый делает, что хочет, а я навешивай себе на шею неприятности. Никто не просил Шефа говорить с Цепсом, Ивару было поручено обследовать, как лучше перегородить канаву, а он этого не сделал. Иначе не проверишь, не лежит ли там, в иле, предмет, при помощи которого убили Грунского. Это можно сделать, лишь перегородив часть канавы с двух сторон, а затем при помощи пожарников выкачать воду. Вдруг найдется не только этот предмет, но и что–нибудь другое, интересующее нас. Искали магнитом… А если предмет был из латуни или бронзы? Или камень? Какой тогда толк от нашего магнита?
– Я познакомился с одним эфирным созданием лет этак около пятидесяти. Вообще–то ничего; только пальцы у нее очень костлявые. Глядя на нее, я подумал, какие же мы все–таки идиоты! Идиоты, достойные восхищения! У нас была своя версия, мы над ней работали, но тут нас Шеф подтолкнул в бок, и мы сразу шарахнулись в другую сторону и тем доказали, что собственного мнения не имеем.
– Словом, ты хочешь извиниться перед Цепсом вместо меня. Пожалуйста!
– Да, действительно, за то, что мы увлеклись этим простачком. «Жигулевские» масляные пятна на плаще Грунского, песок и глина за отворотами брюк…