Чудодей
Шрифт:
— В такую рань и уже на ногах, мой мальчик? Молодец, молодец!
Станислаус был не прочь прослыть молодцом.
— За погодой наблюдаешь?
— Я смотрю, как все сверкает, и пою.
— А хозяин уже за работой?
— Он славит Господа.
В пекарне кто-то выскребал из квашни остатки теста. Человек в шапке с козырьком наклонил голову, прислушиваясь.
— Ну что ж, Господь может порадоваться.
— Может, — отвечал Станислаус.
— Ты не откроешь мне ворота, малый? Я бы охотно перебросился словечком с твоим хозяином.
Почему бы и не открыть ворота этому человеку? У него ведь ни сабли, ни форменной
— Прошу вас!
Человек направился в пекарню. По дороге он нюхал воздух как голодный пес. А Станислаус все высматривал, не идет ли полиция. Немного погодя в пекарне раздался какой-то жестяной шум. Человек шел обратно. Руки он держал в карманах непромокаемого пальто. И улыбался:
— Спасибо тебе, малый. Пойди поспи еще полчасика.
Короче говоря, Станислаус плохо нес свой противополицейский караул. И почему люди в таких шапках имеют право следить за порядком и справедливостью? Итак, Станислаус по-прежнему не разбирался в людях. От посещения прозеванного им полицейского осталась не только изящная визитная карточка. В течение восьми дней работа начиналась в пять утра. Отто, самый младший из учеников, похвалил Станислауса:
— И глупость может чудеса творить!
На девятый день Отто по привычке проснулся в четыре часа, зевнул и потянулся в кровати:
— Могу еще часок поспать!
Однако он ошибся. Прозвенел звонок. Хозяин звонил из своей комнаты. Ученики с проклятиями стали натягивать штаны. Во дворе их перехватил хозяин. Теперь уже Отто было поручено следить за полицией.
Проходила зима. Станислаус учился тому, чему его учили, и ему уже удавалось делать из сливочного крема вполне сносные розы для тортов.
В этом доме жизнь текла спокойно, богоугодно. «Господь заглядывает в самый темный уголок!» — говаривал хозяин. И ученики покорно выметали мучную пыль из каждого уголка пекарни.
Люди по-прежнему были трудной загадкой для Станислауса. Он копил деньги. В витрине книжной лавки он обнаружил большую книгу о бабочках. На пестрой обложке красовались дивные цветы, и на них сидели нежные бабочки. Станислаус не сомневался, что из этой книжки он наконец узнает кое-что о королеве бабочек. Но книжка стоила целых пятнадцать марок. Каждую субботу Станислаус считал сэкономленные карманные деньги, но всякий раз к ним добавлялось лишь три марки да жалкие чаевые. А ему нужна была то новая рубашка, то новый белый передник, да и шлепанцы, в которых он ходил в пекарне, тоже были не вечные. То и дело приходилось брать из отложенных денег. А книга о бабочках не переносила влажного воздуха в витрине. Обложка ее покоробилась. И ее сняли с витрины.
Станислаус со страхом спросил:
— У вас есть еще книга о бабочках?
— Есть. К вашим услугам.
— Придет время, и я ее куплю.
— О, пожалуйста, будем очень рады.
…Пришла весна. Зяблики звякали в искалеченных кронах городских лип, словно у них там были крохотные наковальни: пинк, пинк, пинк-пинк! Легкий стук зябликов проникал сквозь гул машин и словно оправлял в золото все звуки шумного города. В пекарне гудела тестомесилка, а зяблик и туда сыпал свои звонкие золотые зерна. «Пинк, пинк, пинк-пинк, пеките свои веселые весенние куличи, вы, белые призраки-пекари!»
Возле благочестивой пекарни нового хозяина был большой сад. Станислаус, единственный из учеников, не ворчал, когда его посылали работать в саду. Пока другие колотили о доску куски теста и пробовали глазурь князя-кондитера, он предпочитал весь вечер копаться в земле. А когда он поднимал глаза от земли, то мог наблюдать людей на Садовой улице, пролегавшей позади богатых городских домов.
Каждый день появлялась женщина с собакой. Короткие лапы собаки поросли густой, длинной черной шерстью. Казалось, это швабра без палки, но с часовым механизмом внутри семенит по улице. Женщина вела с собакой долгие беседы:
— Ай, ай, ай, моя собаченька, гуляй, гуляй как следует, собаченька!
Собака-швабра не обращала внимания на болтовню хозяйки. Она обнюхивала заборы и то и дело поднимала заднюю лапу.
— Ай, ай, ай, собаченька столько всяких следочков находит!
Собака и на это не реагировала. Обнаружив привет другой собаки, она оставляла свой привет. Станислаус все разглядывал смешного песика и вдруг заскулил, как течная сучка. Черная швабра прислушалась. Потом поднялась на задние лапки и попыталась протиснуться между штакетинами.
— Что там нашел мой маленький? Что он там нашел? — спросила женщина.
Собака не ответила, заскулила и принялась скрести лапами забор. Женщина подошла ближе.
— Добрый день.
— Добрый день! — Станислаус схватился за свой пекарский колпак.
— Должно быть, вы хороший человек.
Это прозвучало для Станислауса музыкой, но все-таки он с сомнением пожал плечами.
— Можете мне поверить. Моя собака идет только к хорошим людям. Не могли бы вы доставить ей удовольствие и почесать ей носик?
— Если угодно! — Станислаус просунул между планками перепачканный землею указательный палец и почесал собачий нос. Собака с наслаждением скребла себе живот задней лапой.
— Большое спасибо и до свидания!
Женщина пошла дальше. Немного погодя собака потрусила за ней.
Не только чудаки ходили но Садовой улице. Однажды под вечер вниз по улице шла худощавая девочка. Она была бледная и аристократичная, как те девушки, которых Станислаус видел на картинках. Насколько ему удалось разглядеть, эта девочка напоминала девицу, которую усыпил своей таинственной силой тот индус на обложке гипнотической книжки. Особенно Станислаусу приглянулась черная бархатная лента. Эта лента делила на две части гладко зачесанные назад волосы бледной девочки. Она была как бархатный мостик над снежной дорожкой пробора. Казалось, девочка разглядывала цветы за оградами. Ученика пекаря Станислауса она не замечала. В сине-серых глазах этого нежного создания он был не более чем белый, роющийся в земле крот, да и вообще он для нее не существовал. Черт его знает почему, но Станислаусу хотелось быть замеченным ею. Однако девочка пошла дальше, а Станислаус остался, такой же незаметный для нее, как воздух вокруг вишневых деревьев.
На другой день под вечер она появилась снова. Станислаус стукнул заступом по камню. Девочка с бархоткой не подняла глаз. Он откашлялся. Она не поднимала глаз. Наконец он запел. Ему не вспомнилось ничего, кроме церковного хорала:
Крылья расправь. Спаситель!
О, радости хранитель,
цыпленочка спаси…
Тоненькая девочка взмахнула ресницами, как бахромчатыми юбками, но взгляд свой устремила на кроны деревьев. И прошла мимо. В сердце Станислауса она оставила легкое волнение.