Чудодей
Шрифт:
— У него глаза зеленые. Такой тип что хочешь может выкинуть.
А Софи сказала:
— Господи, прости, что я с ним связалась! — Слезы ручьями бежали из-под ее красных век.
И снова жаловалась хозяйка:
— Да ведь он же вроде этого Паганини, исчадие ада! Я в кино видала, и это так страшно, как женщины из-за него чахнут. Он так на меня смотрел, что я захотела подстеречь его в темноте…
— Как? — переспросил хозяин.
Хозяйка застонала и добавила:
— Я подстерегала его, чтобы поколотить.
Мастер облегченно вздохнул.
Станислаус давно уже был в своей комнате. Складывал
16
Станислаус встречает белого князя, напрасно следит за полицией и получает письмо великоиндийской слоновой почты.
Станислаус со своим узелком стоял в кухне родительского дома. У папы Густава была только одна мысль: поставить чудотворство на широкую ногу!
— Чудеса всегда пробьются и сквозь тесто, и сквозь пироги, — сказал он.
— Адвентисты седьмого дня все страдают и страдают, даже когда лежат, — сказала мама Лена, — но зато в конце они свое получат, ибо, когда настанет конец света, они взойдут на белый корабль Иеговы.
Жандарм был против того, чтобы Станислаус дома дожидался белого корабля некоего господина Иеговы. Он, можно сказать, не дал парню времени даже оглядеться в родительском саду и огороде. Весь в зеленом, пахнущий ваксой, появился он в бюднеровской кухне. Лицо его было почти таким же мягким, каким бывало по воскресеньям, когда он пел в церкви псалмы.
— На лугу жизни, парень, попадаются и болотистые ямы, — сказал он, и это тоже он слышал в воскресенье от пастора. — Хочешь сорвать цветок, а срываешь чертополох.
Выяснилось, что околдованная булочница, сводная сестра жандарма, не пользуется его особым расположением.
— Знаем мы ее недуги. У ней сердце в жиру плавает туда-сюда и, бывает, спотыкается. Ты не первый ученик, о которого оно споткнулось, но только не надо было тебе на ней свои чудеса испытывать.
Жандарм подсел к Станислаусу на скамейку у печи.
— Что теперь делать-то будем? Граф уже пронюхал, что ты вернулся.
— Я ни на кого не насылал болезни, — сказал Станислаус.
Жандарм дружелюбно кивнул ему:
— Может быть, но людей ты не знаешь. — Жандарм заранее позаботился и взял у кого-то в соседей деревне газету булочников. И красным карандашом отчеркнул объявления. «Возьму ученика», «Возьму ученика». Ученики были волами ремесленничества и не требовали овса в виде еженедельной платы.
…Таким вот образом Станислаус сам словно очнулся от гипноза. Очнулся в пекарне в другом городе. И здесь окна были слепыми от мучной пыли и волнами набегали запахи печеного теста. И здесь из муки и воды с добавкой соли и закваски пекли большие и маленькие, румяные и бледные булки с мучной обсыпкой и без. Новым для Станислауса было то, что здесь из муки, сахара, масла, мармелада, красок, фруктов и шоколада делали такие лакомства, такие штуки, каких он в жизни не видывал и не пробовал: «кон-ди-тер-с-кие из-де-лия».
Кондитер был князем в пекарне. Он вел себя как фокусник — гвоздь цирковой программы. Никогда утром он не поднимался вместе с хозяином и тремя учениками. Он появлялся в пекарне около десяти утра, белый и важный. И отдавал приказание ученикам ставить шоколад в водяную баню. Этот сахарный князь не называл шоколад шоколадом. Он называл его couvert"ure, скажите пожалуйста. Ученики чуть не дрались из-за его поручений. Им было все равно, шоколадом или couvert"ure называются те коричневые крошки, что тают у них во рту.
Станислаус начал привыкать к новому месту. Целую неделю он не бывал по утрам в пекарне. Он стоял на посту. На посту? Конечно, на посту! У него было важное задание. Он следил за полицией. С этой целью он стоял во дворе на помосте, закрывавшем яму с золою, и как белый крестоносец наблюдал за улицей через ограду.
Промышленная полиция предписывала пекарям не слишком сильно эксплуатировать учеников и подмастерьев. Работа в пекарнях начиналась около пяти часов утра. Новый хозяин Станислауса был не в состоянии следовать предписаниям земной полиции. У него была своя полиция — на небе, ибо он был набожен и предан Господу. Господь регулировал намеченные хозяином работы. Возможно, Отец небесный вел и всю его бухгалтерию и хранил его от финансового управления.
— Господь любит тех, кто славит его своими трудами, — говаривал хозяин. Он не желал ждать, покуда и другие пекари в городе начнут славить Господа. И у него славить Господа трудами начинали в четыре утра. Все ученики и горничная тоже славили Господа. А Станислаус стоял над ямой с золою и караулил. Усердные утренние молитвы его нового хозяина не должны были прерываться грубым вмешательством городской полиции.
Станислаус надвинул свой пекарский колпак поглубже на уши, а руки спрятал на груди, под передником. У него зуб на зуб не попадал. Выпал первый иней. Тонкие кристаллики льда, облепившие камни, фонарные столбы, афишные тумбы и водосточные трубы, казались Станислаусу чистым серебром. Полумесяц смотрел вдаль, как погруженный в свои мысли ученый. Он узнал сына Бюднера за оградой — краем глаза приметил — и чуть нагнул свой острый подбородок. «Сторожи как следует мой серебряный город, сын Бюднера! Кругом ходят люди, под взглядами которых это легкое, как пух, прозрачное серебро из страны Хираватау превратится просто в лед и снег. Да ты и сам знаешь!»
Станислаус потер руки, чтобы согреться, и восторженно крикнул:
— Я знаю, господин ученый месяц. А сейчас я буду петь.
И Станислаус запел:
Восславьте, пекари, Творца
в небесной вышине.
А я — сын Месяца-отца
в серебряной стране…
Кто-то шел вверх по улице. Станислаус, продолжая петь, наклонился над оградой. Слава богу, не полицейский! Станислаус учился теперь распознавать людей с виду. Человек был в зеленом непромокаемом пальто и серой шапке с козырьком. Он остановился и спросил, задрав голову: