Чудодей
Шрифт:
Станислаус не торопился. Ответ от Марлен так и не пришел. В последнем письме, в этом вестнике желания, он послал ей и свой прощальный привет. Он перестал уже с болью и всерьез ждать ответа. Теперь в нем даже взыграла легкая гордость. Разве такой человек, как, например, барон Альфонс, стал бы из-за любви терять сон, разве позволил бы блохам беспокойства кусать себя целые дни?
Юный странник вытащил из кармана рюкзака свою трубку и закурил. С курением дело более или менее шло на лад. Только не надо набивать трубку плотно и доверху. Облачка табачного дыма плыли над травой в придорожной канаве, они сливались воедино и потом,
Станислаус забыл духоту пекарни. Тошнота прошла. Взмывали в небо и пели жаворонки. Нежно шелестела листва на деревьях. Великая музыка мира коснулась ушей странника:
Шум великий, ты снова звучишь во мне.
Я же музыку слушать хочу в тишине…
Он писал это на обратной стороне книжки «Искусство счастливой любви».
Казалось, Господь неслышно обходит свои заоблачные владения. А странник утратил почтение к этому мужчине на небесах. Всевышний приобрел в его глазах даже какой-то оттенок смехотворности, особенно когда он вспоминал свою прежнюю хозяйку, ту, что показным благочестием прикрывала свое злоязычие. Но он вспоминал и отца Марлен, который свои семейные заботы сваливал на господа Бога, думал он и о храме, для которого Бог был лишь тонким деловым прикрытием, думал и о Гвидо, рядившем в божьи одежды свои вожделения. Что же это за Бог, который позволяет так с собой обходиться? Что это за Бог, который спокойно взирает на людское лицемерие, а истинно любящих разводит так далеко в разные стороны?
И взошло солнце. Стали густыми тени. Станислаус шел дальше. Ему хотелось несколько дней прожить радостно, беспечно, как в детстве, среди цветов и деревьев, среди бабочек и кузнечиков, как бы между полной бодростью и усталостью.
Еще издалека он увидал в придорожной канаве что-то пестрое. Он подошел ближе — это было цветастое платье и голубая косынка. А под косынкой — задорное девичье личико. Из-под края косынки шаловливо хихикали каштановые кудряшки, они говорили о многом… Девушка сгоняла с голых ног назойливых слепней. На ее обрызганном веснушками лице не было ни отвращения, ни любопытства.
Станислаус сдвинул трубку барона Альфонса в угол рта и попробовал улыбнуться. Чуть поодаль щипали траву козы, и в воздухе громко звучало их сухое меканье. Странник обдумывал, как бы ему обратиться к лежащей девушке, но чем ближе он подходил к ней, тем меньше у него оставалось храбрости. Он так закусил чубук трубки, что ее головка оказалась на уровне его правого глаза, но тут он чуть было не прошел мимо девушки. Пастушка приподнялась:
— Который час?
Он вздрогнул, как пугливый зайчонок. Хотел уже признаться, что у него нет часов, но тут ему вспомнились повадки барона Альфонса. Он вытащил подаренную ему к конфирмации часовую цепочку, прикрыв рукою до блеска отполированную железную гайку, глянул на ее нарезное отверстие и сказал:
— Около семи!
Девушка засмеялась. Веснушки, казалось, запрыгали у нее на носу.
— А может, и шесть, — сказал Станислаус. — Когда идешь вот так, забываешь заводить часы.
Девушка все смеялась и смеялась.
— Идешь вот так и играешь с гайкой.
Пойманный с поличным Станислаус напустил на себя важность, перещеголяв даже свой образец, барона Альфонса.
— Вы лежите здесь, вся в цветах, как само лето, и смеетесь как солнце собственной персоной.
От удовольствия девушка всплеснула руками:
— Боже ж мой!
Станислаус топтался в дорожной пыли:
— Я заткну вам рот нежным поцелуем!
Сказав это, он покраснел. Теперь можно выяснить, чего стоит вся его наука! Он произнес заученную наизусть фразу из книжки. Чего-то наука все же стоила: девушка покатилась со смеху, потом вскочила и бросилась бежать с криком:
— Догони, не пожалеешь!
Первая любовно-научная попытка Станислауса обещала стать довольно волнующей. Чемоданчик полетел в траву. Рюкзак плюхнулся наземь неподалеку. Станислаус поднял руки, словно охотился за бабочкой. Девушка бежала. Бежал и ее преследователь. Ее голые ноги перепрыгивали через ямы и копешки сена. Тяжелые башмаки подмастерья приминали цветы.
Когда в иссушенных в пекарне легких почти не осталось воздуха, Станислаус вдруг вспомнил о бароне Альфонсе. Никогда, ни при каких обстоятельствах этот опытнейший мужчина и любовник не стал бы до седьмого пота гоняться за одним поцелуем. Ему пришло на ум одно положение из «Искусства счастливой любви»: «Есть множество методов…» Так звучало то положение. «Желание и склонность, темперамент и финансовые возможности определяют метод. Если любовь хорошо подготовить, выигрываешь немало времени. Она сама наступит как дивная погода. Взойдет солнце любви, и ты будешь нежиться в его лучах». Почему бы ему не воспользоваться этим указанием? Он прекратил преследование, подтянул шнурки на ботинках, якобы скучая взглянул на бегущие облака и сделал вид, будто хочет вернуться к своим вещам. И глядь, любовь сама неслышно подкралась к нему. Хвала науке!
Он ощутил легкий удар в спину.
— Что это ты? Цену не снижаем!
Козья пастушка одернула платье, подошла к кустам и опустилась на землю. Станислаус понес свой поцелуй следом. Какое-то время они сидели, не глядя друг на друга. Этот нежный поцелуй воина, похоже, не очень-то волновал девушку. Станислаус вздохнул. Барон Альфонс и все добрые духи любви покинули его… Он вспомнил о Марлен. Девушка теребила травинку:
— Ну что, хочешь получить свою награду?
Станислаус кивнул.
— Не больно ты торопишься!
Он поспешил поцеловать ее, точь-в-точь как собачонка, которая норовит ухватить уже исчезающий хвостик колбасы. Ей стало его жалко, и она сама поцеловала его долгим, крепким поцелуем. О, разумеется, это был чудо-поцелуй, которому Станислаус благоговейно покорился. Поцелуй вкусный, как клубника! Они опять сидели молча, порознь. Девушка что-то напевала. Луг кружился вокруг Станислауса. Она взяла его руку и положила на свою прогретую солнцем ногу повыше колена. Она как бы признала его.
— Вот тут можно, а дальше — ни-ни!
Станислаус послушался. Рука его была робкой и нежной, как голубь перед новой голубятней. Он опять поцеловал девушку. Его ученость доставила девушке удовольствие.
— А если бы твоя рука не лежала там, где лежит?
— Что тогда?
— А ты попробуй!
— Да ты ж меня укусишь!
— А ты обо мне не думай.
Он попробовал, и за это она прикрыла его краешком неба.
Поздним вечером, весь трепеща, Станислаус ступил на мостовую города. Смотрите, люди, вот идет Станислаус! Великий покоритель страны любви. Один его взгляд — и девушки дрожат, как летние цветы на ветру. Он не заметил убожества гостиницы «На родине».