Чудом рожденный
Шрифт:
Старики напирали толпой, того и гляди — сомнут тут же в приемной. Агалиеву не приходилось еще бывать в таких переделках. Он даже на минуту растерялся, но вспомнил совет Атабаева: «Если знаешь, что чист — не падай духом».
Ясно, что людей кто-то мутил. И Мурад ударил кулаком по столу. Голос его зазвучал властно.
— Что за шум? Спекулируете на своих сединах! Разве забыли, что времена кровавой мести давно прошли? Что ваши лица, — как будто снегом посыпаны! Называйте имена тех, кто обидел!
Старики немного притихли.
— Уважаемые яшули, — уже по другому, мягко заговорил Агалиев. — Всем известно, что дыма без огня не бывает. Раз вы пожаловали к нам в исполком, значит есть причина. И хорошо сделали, что пришли. Укажите на наши недостатки — от всего сердца поблагодарим!
Вспыльчивый старик, первым начавший смуту, теперь тоже остепенился, заговорил со всей возможной учтивостью.
— Пословица говорит: «Самому большому верблюду — палки!» Вот и взваливаем всё на тебя. Но мы не хотели бы, чтобы к тебе пристал хоть один комочек грязи. Наша жалоба состоит в том, что посадили в тюрьму Хакберды-ахуна, а он — чистый, как снег, самый уважаемый в народе человек.
— Кто его посадил?
— А откуда нам знать? Но когда сажают в тюрьму самого уважаемого человека — долг стариков поднять свой голос. Ты, я думаю, в этом деле не виноват, но ты же главный! Вот мы и вцепились в твой ворот…
То, что услышал тедженский председатель от стариков, немало его удивило. А расследование заставило насторожиться: никто в исполкоме даже не слышал об аресте сельского мудреца. Агалиев вызвал начальника тюрьмы, и тот уклончиво высказался в том смысле, что это, верно, простая административная мера, и нехотя на-звал начальника адмотдела Ниязкулиева Ходжакули, — дескать, он может рассказать подробнее.
Агалиев тут же потребовал к себе товарища Ниязкулиева. Он знал этого человека с детства, они даже учились в одном классе в русско-туркменской школе — тут же, в Теджене. Только не были дружны.
Ниязкулиев околачивался в компании богатых и высокомерных сынков арчинов, баев и торговцев, и даже среди них казался самым заносчивым. Потом Мурад потерял его из виду, а когда оказался в Тедженском исполкоме, Ниязкулиев работал там начальником адмотдела. Но теперь он стал гладкий, как ремень, мягкий, как воск, исполнительный, как ханский евнух. По-видимому, совершенно переменился. И на собраниях выступал так, что многие его принимали за большевика. Так же до этого дня думал о нем и Мурад Агалиев.
Вызванный в кабинет председателя исполкома, Ниязкулиев честно признал, что Хакберды-ахун взят под стражу по его личному приказу.
— В чем его вина? — спросил Агалиев.
— Он агитировал против Советской власти.
— Вы получили от прокурора ордер на арест?
— Неужели начальник адмотдела не может упрятать за решетку отъявленного антисоветчика…
— Никакой начальник не имеет права возбуждать людей против Советской власти, будоражить целый аул…
— Значит, я ошибся? — заносчиво спросил Ниязкулиев.
— Не просто ошибся, а совершил должностное преступление… Если бы ты слышал, что тут кричали старики!
— В следующий раз буду советоваться, товарищ председатель, — почтительно сказал Ниязкулиев.
— Обещаниями тут, пожалуй, не отделаешься…
Служебный день — долгий. Многих работников принял
Агалиев в своем кабинете и невольно, между делом, расспрашивал каждого с ретивом начальнике адмотдела. Может быть, Ниязкулиев осознал свою ошибку, но что-то не понравилось Агалиеву в самом тоне ответов старого приятеля — в тоне, одновременно хамоватом и заискивающем. То, что говорили о Ниязкулиезе, было неутешительно: в доме поселил какую-то молоденькую, по ночам пьет с разными проходимцами, и откуда только они прибредают в Теджен… Ко всяким слухам молодой коммунист всегда испытывал брезгливость. И возвратясь в свою кибитку, долго не мог вернуть хорошее настроение. А тут. еще пойманный в капкан волк начал выть. Сосед опутал его веревками и дожидался кого-то, чтобы пристрелить зверя…
А утром новое происшествие — еще более загадочное и неприятное. Председатель исполкома умывался у порога кибитки, когда со стороны пустыни подошли и стали за его спиной шесть верблюдов, груженных саксаулом, и шесть хорошо откормленных жирных овец. Возглавлял караван рябоватый, кривой на один глаз старик в низкой рыжей шапке. Мурад никого не посылал за саксаулом, не было у него и отары, из которой можно было пригнать овец.
Старик безо всяких разговоров, как будто он выполнил только что данное ему поручение, спросил Агалиева:
— Куда свалим дрова?
— Ничего не понимаю, — сказал Мурад. — Как тебя зовут, ага?
— Нуры. Да еще называют Нуры-кор. Я, видишь ли, с детства окривел…
— Ты, наверно, ошибся, не туда пришел, Нуры-ага?
Старик смачно сплюнул и вытер губы залатанным рукавом.
— Ты председатель исполкома Мурад Агалиев?
— Я самый.
— Тогда Нуры-кор не ошибся. Привяжем овец или пустим пастись?
— Сначала объяснимся, — с улыбкой возразил Агалиев, — а потом уж начнем привязывать или отвязывать. Или завязывать…
Нуры выпятил грудь и с достоинством ответил:
— Говорят, что если аллах благоволит своему рабу, он кладет дары на его пороге. Обратит аллах свой взор на человека, и все его желания сбываются.
— А как ты можешь угадать мои желания? Разве ты пророк?
— Боюсь сказать, что выполняю волю святого Хидыра, но точно знаю, что пришел к тебе по воле Недир-бая.
— Не знаю такого.
— Ты не слышал имени Недир-бая, живущего в Неррелере, в низовьях Теджена?
— Не приходилось.
— Так знай же, что сын Недир-бая послал тебе в подарок целый караван.
— Что за подарки от незнакомого?
— Дареному коню в зубы не смотрят.
Вдруг протяжно завыл за кибиткой голодный и скруженный волк, которому надоели путы.
— Молодец, сынок, молодец! — закричал Нуры, — какого зверя зацапал!
Похвала лукавого старика не подкупила Мурада.
— Ближе к делу, Нуры-ага, — сказал он. — Объясни, наконец, что всё это значит?
Старик испугался, потому что плечи его поникли, руки прижались к груди.