Чудовищный сговор
Шрифт:
Испугавшись, что сейчас тетя Клава ударится в воспоминания, Антон быстро встал из-за стола и вытер губы заботливо подложенной ему салфеткой.
– Спасибо, все было очень вкусно. Мне пора. Нужно заниматься перед поступлением.
К этому моменту я умудрилась быстро доесть остаток плюшки. Я растягивала этот процесс, откусывая по маленькому кусочку, иначе мне непременно стали бы подкладывать еще и еще – до бесконечности.
– Я тоже пойду, – присоединилась я к Антону. – Работа…
На прощание тетя
Оба мы с облегчением вздохнули, когда вышли на улицу. Гостеприимство тети Клавы было искренним и очень радушным, но все же его было чересчур.
Я чувствовала, что Антон смущен сразу двумя обстоятельствами – и тем, что он меня встретил, и тем, что не мог расплатиться с долгом.
Хоть деньги и были невелики, но я видела, что парень сейчас сидит на мели – стал бы он иначе столоваться у тети Клавы!
– Я хвост обязательно погашу, – пообещал Антон. – В смысле отдам долг.
– Это терпит, – согласилась я. – Если не торопишься, давай посидим вон на той лавочке и немного поболтаем.
Мы не торопясь прошли по пыльному скверу в самый дальний его конец, где почти не было прохожих, и устроились в тени огромного дуба.
– Это вы Славкин магнитофон отжали? – с видимой заинтересованностью осведомился Антон. – Как же вам это удалось?
– Секрет фирмы. Что ж ты тогда сразу не сказал, что это чужая вещь?
Антон пожал плечами.
– Вы же помните, как эта мегера к нам ворвалась! Тут уж было не до объяснений!
Я вынула сигарету и закурила. Антон недовольно поморщился, но возражать на этот раз не стал – не те обстоятельства.
С первой же затяжки меня осенило. Ну да, конечно! Вот глупая лошадь, как же это я сразу не дотумкала, все ведь так просто!
Стараясь не выдать охватившего меня возбуждения, я еще минуту-другую потрепалась о какой-то невнятной ерунде, а потом исподволь, не торопясь, приступила к самому главному, стараясь формулировать вопросы так, чтобы не вызвать у Антона удивления – а на фига мне нужна эта информация?
Да-да, теперь все стало на свои места. Замысловатая фигура, которая металась перед моим внутренним взором во время релаксации, обрела четкие очертания. Я ясно видела ее лицо и понимала, почему оно двоилось.
Просто наше подсознание говорит с нами на своем языке – языке особых образов, который древнее, чем язык разговорный. И если мы чего-то не понимаем, это означает лишь то, что у нас плохой «внутренний переводчик» с визуального
Теперь я видела, что моя подкорка, уловив загадочное ощущение, «обработала» его в недрах подсознания и выдала мне ту самую картинку.
Это и был правильный, наиболее полный и подробный ответ, который я просто не смогла расшифровать. А ведь стоило чуть-чуть пораскинуть мозгами!
– А почему ты не живешь со своими родителями? – спросила я Антона.
– С родителями? – как бы впервые задумался парень над таким вопросом. – Не так-то все просто. Я воспитывался в Люберцах у одной одинокой библиотекарши. Она была со мной очень ласкова, но никогда не говорила об отце. Лучше бы она придумала какую-нибудь легенду, тогда я бы смирился, хоть на время…
Впрочем, я не особенно комплексовал – мало ли вокруг семей, где дети росли без отца! Но однажды я подслушал разговор пьяных соседей по дому и понял, что дело обстоит еще круче!
Эти свиньи трепались насчет того, что я – приемный! Представляете мое состояние?
– Разве это имело какое-то значение, если у вас были нормальные отношения?
– Сейчас-то я понимаю, что нет, – согласился со мной Антон. – Но тогда все во мне вскипело. Я стал вести себя по-другому, озлобился. Мама не понимала, что со мной происходит, пыталась вызвать меня на разговор, на откровенность, но я продолжал играть свою новую роль. Вот и доигрался.
Однажды, когда мама была на работе, я залез в шкатулку, где хранились документы. Обычно она запиралась на ключ, но я тайком проследил, куда мама его прячет. И, едва лишь за ней закрылась дверь, ринулся навстречу разгадке своего происхождения.
Не буду скрывать – мне иногда казалось, что я сын какого-то очень известного человека. Мне рисовались головокружительные перспективы – я нахожу своего отца, являюсь перед ним, он просит у меня прощения. А дальше начинается новая жизнь, полная радостей и богатства, – не то что наше полунищенское прозябание в Люберцах на ставку библиотекарши и какие-то копейки, которые мама получала в виде надбавки за ведение кружка «Умелые руки».
Но все оказалось куда более тривиальным. Перебрав ветхий ворох пожелтевших справок, я обнаружил потертый на краях листок.
В нем было четко сказано, что мама берет на себя обязательства по воспитанию ребенка – дальше было проставлено мое имя. И больше никакой информации. Очевидно, моя карточка с подлинным именем хранится в доме ребенка, где мама меня и присмотрела.
Но дальше – больше.
Однажды, когда я вернулся из пионерлагеря – кстати, там меня в первый раз и совратили, – я застал маму в совершенно расстроенных чувствах.
Она наотрез отказывалась говорить о том, что произошло за время моего отсутствия, и на все мои вопросы отделывалась пустыми словами.