Чудские копи
Шрифт:
Пенсионеры с удовольствием показали на месте, как все было, где кто шел, стоял и в каком месте мелькнула тень над забором и колыхнулась сетка.
– Как же так? – спросил он шахтеров. – Никто их не видел, а вы видели?
– Ну, видели! – клятвенно и почти в голос заверяли те. – Мы же привыкли в шахте, и в темноте видим! А здесь фонари вон!..
И вновь принимались рассказывать и описывать странную пару.
Лешуков дождался, когда опергруппа отпустит санитаров, и сам их опросил. Оба, напротив, божились, что и в самом деле ничего не видели, хотя по инструкции все время находились за дверью кабинета, готовые в любой миг прийти на помощь профессору, и ничего не слышали. Балащук вел себя совершенно не агрессивно, хотя лекарств ему не кололи, и разговаривал с Эвелиной Даниловной вполне мирно и даже как-то очень добродушно, судя по тону их беседы. Постовой милиционер впоследствии говорил то же самое, однако же добавил, что на минуту они все-таки отлучались от двери охраняемого кабинета – в одной из палат возник шум какой-то возни и суматошные крики. Оказалось, это дрались больные, и санитары очень быстро их разняли, после чего вернулись на место. Постовой же только глянул, что происходит, и в тот же час снова встал на пост. Все трое были уверены, что профессор с пациентом еще находятся в кабинете, и подняли тревогу лишь после того, как шокированную Эвелину Даниловну привели в приемный покой.
Наконец оперативники оставили якобы несчастного, измученного и безмолвного профессора, Лешуков тут же занял их место и сразу же увидел, что петербургская старая дева не такая уж старая и несчастная. Она лежала на кушетке, укрытая простынью, отрешенно смотрела в потолок, и, казалось, в уголках губ, как у Моны Лизы, таится едва приметная улыбка. Чекист видел ее всего второй раз и не исключал, что таким может быть обыкновенное выражение лица, тем паче, доктору вкололи успокоительное и сделали компресс.
И все равно гримаса показалась неестественной.
– Что с вами произошло? – ласково спросил он и, взявши вялую руку, бережно огладил. – Говорите, ничего не бойтесь.
За его спиной покосившимся старым телеграфным столбом стоял начальник горздравотдела и чтото нудел, свесив руки, как оборванные провода.
– Выйди отсюда, – приказал Лешуков.
Тот послушно удалился, после чего медсестре хватило одного взгляда.
– Теперь нас никто не слышит, – прежним тоном проговорил чекист.
И в тот же миг ощутил реакцию якобы бесчувственной от шока, чуть ли не в кому впавшей Эвелины Даниловны: ее неухоженные, однако же острые коготки впились в руку.
– Посмотри мне в глаза...
Он посмотрел в расширенные, дрожащие зрачки, и отчего-то озноб побежал по спине.
– Ближе, – велела она.
Лешуков склонился почти над самым ее лицом и, почуяв запах спирта, подумал: а не напоил ли Балащук эту, не такую уж и старую, деву? Она и сейчас напоминала пьяную...
– Нет, не ты, – уверенно произнесла Эвелина Даниловна. – Какие у него глаза!..
– Вы кого-то ищете? – присаживаясь в изголовье, спросил он.
– Плохо вижу, – пожаловалась она. – Все еще его взор мешает... Зрение не фокусируется... Но я вас узнала.
Спецпомощник наконец-то установил источник спиртового запаха – компресс...
– Что он с вами сделал?
– Очаровал... И бросил... Но глаза!
– Какой негодяй, – Лешуков уже почти нащупал контакт. – Разве можно верить таким мужчинам?
– Можно, – однако же воспротивилась Эвелина Даниловна. – Он волшебник... Теперь знаю, как это происходит... Зелье!
– Глеб Николаевич чем-то напоил вас? – тихо и доверительно спросил Лешуков.
– Маралий корень... – Улыбка на губах проявилась ярче. – Лишайник и глаза... Зелья не пила... Но и сейчас чувствую его вкус...
– Он загипнотизировал вас?
– Нет... Очаровал! Через порок передаются знания... Самая устойчивая форма – порок...
– У вас был половой контакт? Он изнасиловал вас?
– Какая глупость... Он вводил меня в мое подсознание...
Лешуков уже понимал, что толку от нее не добиться, создавалось ощущение, что доктор, много лет занимающийся психиатрией, сам сошел с ума и сейчас попросту невменяем.
– Ваши деньги я не потратила, – вдруг сказала Эвелина Даниловна, поколебав его выводы. – Они в цветочной вазе. Заберите их... Ключи от квартиры в сумочке. Или я отнесу в прокуратуру.
– Хорошо, – он встал. – Отдыхайте. Вам сейчас лучше поспать.
Он вышел из процедурной, а за дверью уже поджидал целый консилиум во главе с начальником горздравотдела. Лешуков отозвал его подальше и попросил, чтоб профессоршу немедленно осмотрел гинеколог.
– Вы что хотите сказать? – очумело уставился тот.
– Ничего, делайте, что сказано, – пробурчал он и направился к выходу.
Однако его настиг милицейский опер, весьма энергичный, напористый и ушастый молодой человек, подслушавший их разговор.
– Вы предполагаете половую близость между ними? – спросил он.
– Больше чем уверен, – на ходу сказал Лешуков, желая от него отвязаться.
Но опер повис на штанине, как мелкий и назойливый пес.
– На что вы опираетесь? Она что-то сказала? Или это ваши догадки?
Чекист остановился в дверях и ответил без всякой дипломатии, что допускал в отношениях со своими:
– Бабы слабы на передок. Это у них ворота в душу, понял? Их через это место можно очаровать, зачаровать, с ума свести. Какого рожна она растелешилась и вывела Балащука из корпуса? Старая дева, мать ее...
Сказал так, и сам не поверил в то, что сказал.
Поджидавшие его Абатуров с Ремезом послушали доклад и тоже заговорили на милицейском жаргоне.
– Если Балащука из больнички достал Казанцев, – предположил бывший прокурор, – мы без штанов останемся. Они сейчас таких документов настряпают!
– Если уже не настряпали, – подхватил начальник службы безопасности. – Сговорятся, помирятся свояки, а нас за борт. Если еще с ними эта питерская баба, вообще кранты. Хоть трижды дураком объяви, подпишет, что был вменяем.
– Единственный серьезный аргумент – вот это. – Ремез положил перед товарищами заключение криминалистов. – Балащук и в самом деле кого-то замочил на Зеленой. На ногах и под ногтями явные следы человеческой крови. Материала достаточно, чтоб сделать анализ ДНК. Есть возможность привязать его наглухо. Абатуров, поторопи своих оперов. Пусть ищут труп!