Чукотская сага
Шрифт:
Кстати, о шахматах. В колхозе «Утро» Кэнири — первый шахматист. И не только в колхозе: в прошлом году он на районных соревнованиях занял одно из первых мест. Потом его даже в Анадырь посылали, на окружные соревнования. Но большинство колхозников не ценят этого, особенно правленцы.
Правда, в Анадыре Кэнири оплошал, оказался на предпоследнем месте. В Магадан, на областной турнир колхозных шахматистов, его уже, конечно, не послали. А победитель — пастух Айгынто с Большого Анюя — перед отъездом в Магадан сказал: «Ты, Кэнири, хорошо мог бы играть, только теории совсем, видно, не знаешь. Тебе надо по-настоящему за теорию взяться»…
Кэнири отложил ружье, поднялся, огляделся: похоже, в этом мире он один-единственный жилец. И даже не на земле, а на воде! Да, будет чем удивить семью…
Он снова взялся за ружье и снова погрузился в мысли.
А много ли от него пользы семье? Тэюнэ вдвое больше трудодней вырабатывает, чем он. Вся семья на ней держится. Она в пошивочной бригаде одна из первых мастериц; лучше её работает только старуха Рультынэ.
Мысли Кэнири с обычной для них легкостью переносятся на жену, на детей и быстро утрачивают свое самокритичное направление. Кэнири с гордостью думает о жене, как будто не старуха Рультынэ, а он сам научил её нашивать узоры на одежду из олененковых шкурок.
С особой нежностью вспоминает Кэнири своих двойняшек. Две пары! Не каждому выпадает такое счастье. Правда, получилось это само собой, тут ни ему, ни Тэюнэ особенно гордиться не приходится. Но недаром всё-таки, когда родилась вторая пара, об этом даже в газете писали. И Тэюнэ из родильного дома целый месяц врачи не выпускали — заботились о мальчиках, боялись, как бы не застудились они в дороге. А потом, когда пришел пароход с бревенчатыми срубами домов, один из этих срубов предоставили Кэнири. Специальное было на этот счет постановление окрисполкома.
Что они сейчас делают, малыши? Старшие — Эйгели и Омрылькот — видят, наверно, что мать грустная, понимают, что с отцом случилось несчастье. Да и младшие уже всё понимают, им ведь уже по году и пять месяцев. Одного Колей звать, другого Сашей. Это Тэюнэ захотела русские имена ребятам дать — в честь докторов, которые их выхаживали. Одного доктора звали Николаем Петровичем, а другого — старшего врача — Александрой Ивановной.
Кэнири охотно согласился с женой. Пусть называет ребят Николаем и Александром. А сейчас ему впервые приходит в голову, что, если у мальчиков русские имена, так им, когда вырастут, пожалуй, и отчество потребуется. А? Вырастут, кончат школу, поедут в институт. Кэнири хочет, чтобы его сыновья обязательно поступили в институт. Вон у Атыка сын в Ленинграде учится… Приедут сыновья Кэнири в Ленинград, там запишут их имена в толстую книгу. Так записывали самого Кэнири, когда он ездил в Анадырь на соревнования. Только у него не спрашивали отчества: здесь, на Чукотке, у каждого человека имеется одно только имя. А в Ленинграде не так, там, наверно, и отчество у сыновей появится. Как это будет? Николай Кэниривич? Вот это здорово! Александр Кэниривич?..
А что, если Колька никогда больше не увидит своего отца? Вырастет, расскажут ему, что Кэнири лентяем был, никудышным человеком… Мало ли что наговорить могут! Особенно про мертвого…
Ни малейшей тревоги Кэнири сейчас уже не ощущает — он думает об этом нарочно, чтобы только подразнить себя. Ему почему-то кажется, что скоро, совсем скоро в море появится моторный вельбот. Надо только терпеливо дожидаться… Пока что можно вернуться к мыслям о малышах.
Если они будут когда-нибудь учиться в Ленинграде, так им, может быть, и фамилии понадобятся? Это соображение немного озадачивает Кэнири. Он знает, что отчество образуется от имени отца, но откуда берется фамилия? Над этим он никогда не задумывался раньше «Вот, например, дядя Степан, школьный сторож. Степан Андреевич Кабицкий. Значит, отца его Андреем звали. Но почему «Кабицкий»? Надо будет разузнать, спросить у дяди Степана. Или лучше у фельдшера спросить, у Алексея Вадимыча. Наверно, фамилии можно придумывать любые, так же как имена. Ну что ж, тогда можно придумать малышам красивые фамилии. Четыре красивые фамилии…»
Кэнири не хотел бы отрываться от этих приятных размышлений, но надо встать, взять посох и пойти на край льдины. Рядом плывет огромная ледяная глыба, айсберг; если он столкнется со льдиной Кэнири, будет плохо. Удар может расколоть её. Нужно стоять на краю и посохом отталкиваться от айсберга.
Только тогда, когда айсберг совсем уже рядом становится видно, с какой скоростью несет на него льдину. Кэнири расставляет пошире ноги и нацеливается посохом в один из выступов быстро приближающейся глыбы. Но посох соскальзывает и, не удержав равновесия, Кэнири падает на лёд. Вслед за этим слышится глухой удар.
Кэнири вскакивает и оглядывается. Так и есть, льдина расколота пополам. На той половине — ружье, мешок, закидушка. Кэнири перепрыгивает через трещину, падает, поднимается, хватает вещи, но перепрыгнуть с ними обратно уже не решается. А ведь там остались и нерпы и посох. Да и побольше та половина, пожалуй. Но трещина с каждой секундой становится всё шире, страшная, темная полоса воды лежит теперь перед Кэнири. Он и в первый раз не решился бы прыгнуть, если бы успел взглянуть на эту страшную полосу. Правда, она была тогда ещё не такой широкой. Хорошо, что прыгнул сгоряча, не взглянув.
Кэнири быстро разматывает бечеву закидушки и бросает не целясь. Острые железные зубья вонзаются в один из торосов на другой половине льдины. Бечева натягивается так туго, что звенит.
Если она сейчас оборвется, пропадет тогда Кэнири. Без закидушки ничего не сделаешь. Без неё и ружье ни к чему: убьешь нерпу, а выловить всё равно не сможешь.
Туго натянутая бечева вонзается в руку. От напряжения у Кэнири пересохло во рту, дрожит всё тело. Но вот… Темная полоса перестала расширяться, льдина остановилась… Да, да! Вот она постояла секунду как бы в раздумье и начала медленно приближаться. Бечева перестала врезаться в руки, провисла.
Когда полоса воды между льдинами стала совсем узкой, Кэнири перешагнул через неё. Проверил, на месте ли нерпичьи туши, бросил на лёд мешок и устало опустился на него. Провел сухим языком по сухим губам, повернулся туда, где стояла лужица пресной воды, и только теперь заметил, что льдина раскололась как раз в том самом месте. Заветной лужицы больше не существовало, вода вылилась в море, запасы снега, собранные с такой тщательностью, тоже рухнули в море.
Из всего, на что может опереться нога человека, оставался под Кэнири лишь небольшой кусок льда. Небольшая льдина — вдвое меньше, чем та, которой он обладал ещё час тому назад. Такая, что и двух солнечных дней не выдержит.
И ни капли пресной воды.
Третьи сутки носило Кэнири по Чукотскому морю. Берегов уже не было видно. Иногда он принимал за берега ледяные поля, видневшиеся на горизонте, но вскоре убеждался, что эти поля, как и его самого, несет могучее морское течение.
Небо было гораздо яснее, чем накануне. Это не предвещало ничего хорошего. «Надо менять кочевье, — думал Кэнири. — И как можно скорее».
Он решил при первой же возможности перебраться на более надежную льдину. Теперь у него уже был некоторый опыт. Но, как назло, за всё утро поблизости не проплыла ни одна льдина, на которую стоило бы перебраться.