Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)
Шрифт:
— Колючий какой! — со смехом удивилась она.
— Моя утренняя щетина — это мягкая травка на лужайке. Вот у Ромки Казаряна щетина, так щетина, ржавчину с железа счищать можно, — он взял ее руки в свои и тоже поцеловал. По очереди. — Спасибо тебе за все, Тилли.
— Прощаетесь навсегда? — тихо спросила она.
Он не ответил, потому что в зал шумно вошли двое, типичная шоферня. А они и шума моторов не слышали.
— Смирнов тут есть? — спросил один из них грубым голосом.
Хоть и сердчишко подпрыгнуло от наслаждения удачей, Смирнов не торопился отвечать: он рассматривал материал, с которым работать.
— Смирнов — это я, — назвался Смирнов, но речь не продолжил, все пареньком любовался.
— Прибыл я, а вы ничего не спрашиваете, — обиделся амбал.
— Как тебя звать?
— Михаил. Что это вы меня все рассматриваете?
— Хочу понять, как тебя Роман уговорил.
— Уговорил, — Михаил вдруг помрачнел: — Матильда, гладкий стакан. Полный.
— Не слишком, Миша? — спросила Матильда.
— В самый раз. С похмелья и не за рулем. Меня Жека привез.
Удовлетворившись ответом, Матильда щедрой рукой налила стакан с выпуклым мениском. На проверку:
— Получай полный.
Михаил испуганно осмотрел наполненный сосуд и признался:
— Руки после вчерашнего ходят. Боюсь разолью.
— Заказывал — пей, — потребовала Матильда.
Михаил посмотрел на нее, посмотрел на Смирнова, посмотрел на уже жевавшего котлеты Жеку, присел на корточки и схлебнул со стакана, стоявшего на прилавке, проклятый этот выпуклый мениск. Выпрямился, подождал секунд двадцать, затем уверенной недрожащей рукой поднял стакан и выпил до дна. Закусил мануфактурой: понюхал собственный рукав. Смирнов положил на стойку пятерку и объяснил Матильде:
— За мой счет, Тилли. В порядке поощрения законопослушного гражданина.
Законопослушный Михаил, приходя после опохмелки в обычное свое хамское состояние, потребовал:
— Казарян вручил мне двести. И обещал, что столько же я получу с вас. Деньги на бочку, Лимонадный Джо.
— После того, как ты все расскажешь и покажешь, — Смирнов извлек из кармана пачечку двадцатипятирублевок и с шулерским шиком сделал из не цветик-восьмицветик. Дал полюбоваться и вернул на место.
— Чего же тогда время терять? — заспешил Михаил. — Пошли.
На улице был рассвет. Почти полный, с явно обещанным дивным солнцем. Михаил вдохнул глубоко, широко зевнул, передернулся и сообщил Смирнову:
— Хорошо!
Ему после двухсот пятидесяти, действительно, было совсем неплохо.
— Но все-таки как тебя Казарян уговорил? — мучил Смирнова этот вопрос.
— Как, как! — сначала даже рассерженно начал Михаил, но разливающаяся по жилочкам радость бытия привела его в благодушное настроение, и он с удовольствием стал рассказывать: — Ну, у меня вчера после шестнадцати часов ездки туда-сюда впереди два свободных дня было. С утра то да се, суета, а к вечеру, часа так в четыре, решили с двумя приятелями немного отдохнуть. Благоверная моя, слава Богу, в деревне у родителей. Так что устроились у меня основательно, без опаски. Ну, только-только как начали отдыхать, является этот ваш армян. Вызывает меня из-за стола во двор и картинки какие-то смотреть приказывает. Ну, я ему сказал, чтобы он шел. А он тихо так говорит: «Если ты, пьяная морда, не сделаешь того, что я прошу, разделаю, как Бог черепаху». Обидно мне за черепаху
— Попал? — удивляясь, спросил Смирнов.
— Вроде нет. Потом уж я ничего не понял. Оказывается вдруг, что я у крыльца лежу, а армян дождевой водичкой из бочки мне на лицо брызжет. Печень болит страшно, челюсти вроде как нет. А армян опять мне картинки показывает. Так и разговорились.
Смирнов победительно ржал. Отсмеявшись, сообщил Михаилу:
— Ты на бывшего чемпиона Москвы по боксу в полутяжелом весе нарвался, Миша.
— А он мне ничего не сказал потом, подлюга! — страшно обиделся Михаил. Одно дело быть битым обыкновенным толстым армянином, а другое — чемпионом Москвы. Но самолюбие было удовлетворено, и он сам задал вопрос, мучивший его:
— А как вы меня так быстро разыскали?
За чужую разговорчивость на твой вопрос надо платить разговорчивостью на его вопрос.
— Все очень просто, Миша… Если этот человек собирался приехать в Нахту в сумерки, но не очень поздно, он мог воспользоваться десятью скотовозками, не более. Казарян обратился к вашему диспетчеру, и тот назвал ему эту десятку. А то, что почти сразу на тебя вышел, — маленькая удача.
— Это потому, что я недалеко от базы живу.
Бренча пустым кузовом, проехал мимо них на малой скорости дружочек Михаила, Жека, сделал из кабины ручкой и растворился в пыли.
— Ну, где? — служебным уже тоном спросил Смирнов.
Ровно в семь Смирнов вошел в свой номер. Но генерала будить не пришлось: из ванной доносились журчание душа и хриплое, но бодрое пение:
Ах ты, палуба, палуба, Ты меня раскачай, Ты печаль мою, палуба, Расколи о причал.— Она тебя вчера раскачала! — подойдя к двери ванной, крикнул Смирнов. Сквозь шум воды генерал все-таки услышал подначку, выключил душ и, уже растираясь жестким полотенцем, откликнулся:
— Теперь пусть мою печаль о причал раскалывает!
— А палуба — кто? — спросил Смирнов. — Иносказательно — начальство?
Расстроил генерала Смирнов упоминанием о начальстве. Обмотав чресла полотенцем, он, подобный рабу с египетских фресок, явил себя пред веселыми очами Смирнова.
— Начальство не печаль мне раскалывает, начальство при удобном случае готово расколоть мне башку!
— Ой ли, товарищ начальник! — засомневался Смирнов. — Прямо как у Чуковского: волки от испуга скушали друг друга! — и деловито, без всякого перехода поинтересовался: — Опохмеляться будешь?
— Неплохо бы, конечно… — в раздумчивости заметил генерал, надев трусы и майку. — Но ведь скоро прилетят…
— Не самогоном же я тебя опохмелять буду, — успокоил его Смирнов и вытащил из заднего кармана штанов разлюбезную бутылку «Греми».
— Чайку бы еще покрепче, — попросил генерал, влезая в галифе.
— Сейчас Жанка принесет, — пообещал Смирнов.
— Я бы тебя к себе начальником ХОЗУ с удовольствием взял, — сделал непонятный комплимент генерал, натягивая сапоги.
Постучав ногой в дверь, Жанна ногой же открыла ее. Руки были заняты подносом с двумя чайниками и большой тарелкой с мелкой и сладкой закусью.