Чумные
Шрифт:
– Привет, Ванесса.
Она пересела со стула на угол кровати, ближе к отцу, поддавшись порыву. В уголках ее глаз тоже блестели слезы радости. Ее рука, все еще облаченная в перчатку, коснулась щеки Солта.
– Отец, я так рада, что ты проснулся! Как ты?
– Как ты выросла за эти три года.
– Сказал он, будто и не слышал ее вопроса. Потом ответил хриплым голосом.
– Как я? Неплохо, совсем неплохо. Только это ненадолго.
– Что ты такое говоришь? Тебе лучше, разве ты не чувствуешь сам?
– Чувствую, дочка, чувствую. Как же хорошо, в конце концов, оказаться дома. И
Он долго смотрел в глаза Ванессы, которая улыбалась сквозь слезы. Потом взял ее руку, которая была все еще на его щеке, и поцеловал перчатку, тыльную сторону ладони.
– Какой красавицей ты стала. Тебе место на балу, а не в этой деревне. Настоящая принцесса, будущая королева. Совсем как твоя мать.
Ванесса не ответила, позволила слезе скатиться на щеке, сжала его руку своей и положила вторую ему на грудь. Тут выражение на лице ее отца перестало быть радостным и мечтательным.
– А где Филипп? Он здесь, с тобой? С ним все в порядке?
– Да, здесь, он спит.
– Ответила Ванесса и мысленно спросила себя, зачем ему сейчас может понадобиться Филипп.
– Можешь разбудить его? Мне нужно с ним поговорить. Это очень важно.
– Да, сейчас...
– Она кивнула и встала с кровати. Почему-то ей снова стало не по себе, почти как вчера утром, когда ее разбудил беспричинный страх.
Не прошло и минуты, как Филипп был у кровати Солта вместе с Ванессой.
– Нет, Ванесса, останься.
– Остановил ее Солт, видя, что она собирается уйти из комнаты.
– Это касается и тебя тоже.
Филипп придвинул к ней стул, Ванесса села. Лекарь остался стоять за спинкой стула.
– Филипп, я сейчас попрошу тебя об одной вещи.
– Говорил Солт.
– Это не одолжение и не дело. Не знаю, согласишься ли ты. Может, ты меня все еще ненавидишь. Я давно хотел спросить, злишься ли ты...
– Нет.
– Коротко ответил лекарь.
– То, что прошло, осталось в прошлом.
– Вот как... Знаешь ли, мне все это время очень хотелось думать, что ты все еще мой друг. Приятно узнать, что это так. Еще одно... Я хотел бы спросить, позаботишься ли ты о Ванессе, если меня вдруг не станет? У нее кроме меня больше никого нет. А здесь, на берегу, и тем более...
– Папа, что ты говоришь!?
– Воскликнула Ванесса. И непонятно было, чего в ее голосе больше, возмущения или горечи. Она смотрела то на отца, то на Филиппа, и в ней росло странное чувство. Она не понимала, к чему этот разговор и просьба, почему ее отец говорит о своей смерти, как обреченный, как будто он сдался, а ее заранее поделили и предали.
– Ты разве не чувствуешь, что тебе лучше? Я не понимаю... Ведь болезнь отступает, почему ты просишь его позаботиться обо мне так, как будто тебе осталось не больше часа? Филипп, да скажи ты ему!
– Это просто предосторожность, дорогая.
– Улыбнулся ей отец, но в глазах его была грусть.
– Ванесса права.
– Лекарь старался говорить твердо. У него даже получалось.
– Шансы еще есть и они достаточно велики.
– Филипп, ответь. Мне нужно знать, согласишься ли ты, пойдешь ли на это, если все обернется хуже некуда. Приютить чужого
"Я не хочу, чтобы они дальше это обсуждали.
– Думала Ванесса.
– Не хочу, чтобы дальше делили меня, как будто мой отец уже умер! Почему он просит лекаря об этом? Он же совершенно незнакомый ему человек, незнакомый мне человек, как он может быть моим опекуном, как он может соглашаться или отказываться, пока мой отец жив!?"
Филипп казался ей чем-то чуждым и незнакомым. Впервые за все время она хотела, чтобы он исчез из ее дома. Умер.
"Черт, да откажись ты! Даже не смей соглашаться!!"
– Я согласен, только если Ванесса не будет против.
– Кивнул он. Ванесса думала, что взорвется от злости, но следующие слова Филиппа развеяли половину ее чувств, как прах по ветру.
– В конце концов, она - твоя дочь. Пусть она решает. И вообще, какого черта ты себя хоронишь, адмирал?
– Не хороню.
– Улыбнулся он.
– Я хотел знать, примешь ли ты ее, если все обернется очень плохо. И я рад слышать, что примешь. Всегда знал, что тебе хватит благородства на подобный поступок. А ты не сердись.
– Сказал Солт, повернувшись к дочери.
– Ты ведь знаешь, почему я так делаю. Я очень не хочу, чтобы ты осталась совсем одна, тебе нужен кто-то, кто будет рядом. И я знаю, что тебе будет тяжело решить, что на это нужно время. Но ты пока не думай об этом. Думай, когда надо будет об этом думать. Всему свое время и свои силы.
Ванесса слушала отца и чувствовала, как от этих слов в ней исчезала, таяла и рассыпалась злость. Злость эта, подобно плотине, перекрывала горечь от короткого разговора, запирала в девушке на семь печатей бурю отрицания, жалости к отцу и к себе, горький бессильный гнев, ущемленную гордость и удушающие слезы. И дочь адмирала отчаянно хватала остатки этой злости, потому что знала: как только злость исчезнет, она заплачет. Так и случилось.
"Но он чужой!" - Хотела воскликнуть Ванесса, но промолчала, почувствовав в горле комок жгучей горечи. Не злости, а горечи. Когда она заговорила, ее голос начал дрожать:
– Мы вылечим тебя. Обязательно вылечим. И мне ни о чем не придется думать.
Она взяла руку отца и села рядом, просто глядя на него. Филипп стоял. На душе у него остался неприятный осадок после разговора. Ему было приятно наконец-то узнать, что Солт все еще считал его своим другом, однако он чувствовал, знал и чувствовал, как Ванесса злилась на него, как ей хотелось, чтобы он просто исчез из их дома. Впервые Филипп почувствовал себя лишним рядом с Солтом, и ему очень хотелось, чтобы Ванесса перестала чувствовать себя преданной. Забыла их разговор.
Солт уснул. Ванесса все сидела рядом.
Лекарь не знал, что ему делать, попытаться заговорить с ней или просто оставить ее в покое. И решил оставить. Она наверняка сейчас сидит и думает над словами отца, подумал он. Ей всего-то нужно, что обдумать их. Понять сердцем, что ее никто не предал и не поделил, что ей незачем грустить. А если нет, то еще один разговор с ней прогонит эти мысли. Филипп так решил и пошел спать в надежде, что утром ему и ей станет лучше.
Второму разговору не было суждено состояться.