Чумные
Шрифт:
Оставался один час и еще целый день до того, как истечет его срок на этой земле.
XVII
Еще один оборот Цикла. Не цикла Солнца, которое по велению Деи вспыхивает вновь, и не жизни народа, погибшего в убийственной войне и восставшего из пепла. Даже не повтор годичного Цикла. Всего лишь одни сутки. Прошла третья ночь, подошел
Третий день, последний день, прошел так же, как и второй. Только Ванесса радовалась чуть больше, чем вчера: ведь она считала, что три таких дня подряд говорят о том, что дальше точно будет так же. Филиппу было немного грустно, но он не предавался этому чувству сверх меры, не оплакивал несделанное и упущенное. Дея когда-то сказала людям: "Все, что началось, закончится, сделает оборот и повторится. Цикл всегда начнется вновь". Жизнь - не исключение. Но только теперь эти слова не казались ему банальными, так же, как и слова о Цикле.
Что-то кончается. Еще один оборот. Еще одна Жизнь. Что-то начинается лишь затем, чтобы закончиться и повториться. Цикл заканчивается, чтобы начаться вновь.
Закончив разговор с подопечной о редкостно кровавом, совершенно не рыцарском романе "Сказания о подвигах Эрика Кровавоперстого", Филипп вышел на улицу, на крыльцо подышать вечерним воздухом. Вышел он без маски, скрываясь от солнечного света под навесом. Тот свет, что отражался от предметов вокруг, пусть даже в мизерном количестве, грел его кожу, точно зола из еще горячего костра. Горячо и душно, невыносимо. Но эти вздохи казались Филиппу прекрасными, он ими не брезговал, не шел дышать в размытый недавним дождем погреб. Внутренне лекарь был каменно спокойным, абсолютно мирным ко всему. И к солнечному свету, с которым не дружил двадцать лет, тоже. На самом деле гораздо больше, но он всем говорил про двадцать лет. Его бы подняли на смех, скажи он хотя бы "сорок", но и это число было далеко от числа прожитых им лет.
Интересно, подумал он, это мне самому хватило силы, чтобы не сорваться в истерику, или меня удержал тот Бессмертный? Конечно, Филипп не вспомнил его сразу после пробуждения, но с каждой ночью вспоминал все лучше. Приближался момент, когда он вспомнит сон целиком, но никому не сможет о нем рассказать.
Филипп улыбнулся. Вспомнил себя сразу после пробуждения трое суток назад. Это была истерика, которая потом сменилась чем-то более адекватным. Теперь, Филипп был уверен, его судьба заканчивалась; она началась месяц назад, когда он впервые увидел Ванессу, и закончится сегодня, когда он увидит ее в последний раз. Это непременно произойдет, и очень скоро. Остается только дождаться своей судьбы, а потом...
Потом Цикл начнется вновь. Филипп был в этом уверен. Он, конечно, забудет все, но потом, может быть, он еще услышит имя Ванессы Аретин.
Ванесса скоро попытается уснуть. Как всегда, будет ворочаться и не сможет, возьмет в руки какую-нибудь книгу. В удобном наплечном мешке Филиппа у самого входа лежал завернутый в белую чистую скатерть фолиант, там же лежала подписанная им копия "Видов болезней...". Ничего лишнего там не было. Сменная одежда для дальнего плавания, две книги и предметы, без которых девушка не смогла бы обойтись. Расческа, маленькое зеркальце, и чек на тысячу Десилонских талеров. Сумма, вполне достаточная, чтобы купить себе дом, и не халупу где-нибудь в предместье, а двухэтажный особняк, пусть и скромный, на втором кругу города. Чек был выписан на имя Ванессы Аретин со счета Филиппа Эстера, подлежал оформлению исключительно в центральном отделении Банка Людвига Эйме в Сиэльстене. В одном кармане с ним лежало рекомендательное письмо в Университет, настоятельно рекомендующее разрешить девушке пройти экзамен и тестирование, определяющее наиболее подходящий ей факультет и специальность. Там же было письмо Ванессе, которое он написал ей за час до рассвета. За него Филипп переживал
Солнце зашло за деревья давно, но только сейчас, выйдя на порог вновь, он почувствовал вечернюю прохладу. Духота отступала, земля отдала большую часть тепла воздуху и теперь отдыхала. Деревья дышали. Ветер что-то шептал им в их кронах.
Свет дня становился все более призрачным, хоть до заката было еще далеко. На небе уже появились первые россыпи самых ярких звезд и огромная луна, все еще бледные, но заметные и завораживающие. Они как будто были нарисованы разбавленной белой краской на воде. Наверное, подумал Филипп, на востоке уже темно, и там звезды светятся. Из-за деревьев не было видно ни западной части неба, ни восточной. Зато отлично была видна луна и звезды, бледные, как мраморная крошка в прозрачной голубой глазури. Ее свет был ничтожным по сравнению с тем, что давало солнце, и все же она светила ярче и ярче с каждой минутой. Вот она перестала походить на бледную подружку солнца и засветилась белым светом. На Большой земле королевства даже ученые люди часто спорили между собой, что представляет собой луна, отходя от общепринятой версии, но тут были невооруженным глазом видны ее горы, лишенные воды моря-кратеры, тени, которые они отбрасывают. Безжизненный и пустой мир, имеющий ту же форму, что и наш, подумал Филипп. Как жаль, что просвещенные круги об этом уже знают.
Для Филиппа, который не принял свою отраву, пахнущую железом, этот вечер наполнился силой. Ему казалось, что лунный свет проникает повсюду, в каждый клочок земли, листик, тень, в каждое существо и делает его необычайно четким и как бы светящимся изнутри. Дышалось легко, так легко, как не дышалось "двадцать" лет. Филипп снова ощутил себя таким, каким он был на самом деле. Его легкие казались ему кузнечными мехами, которые распаляли огонь изнутри, могучая грудь вздымалась и опадала, мышцы на руках и спине напрягались и расслаблялись в такт дыханию. Препарат больше его не сдерживал, близилась ночь, хозяином который Филипп был по своей насильно обретенной природе.
Мысли окружавших его существ, даже самых глупых, самых примитивных, слышались все отчетливее. Чужие мысли манили.
Свет дня стал еще более бледным. С наступлением темноты лекарь чувствовал, как обостряется его зрение и слух. Однако он был по-прежнему каменно спокоен и не испытывал желания, от которого спасался препаратом. Филипп понимал, что каким бы хозяином ночи он не был, от судьбы не убежишь. К тому же, то, что рассказал ему когда-то "нетленный" монах, было правдой в чистом виде. Проклятый действительно получает известие о смерти и шанс искупления за три дня до нее, но с одним условием...
Филипп не додумал. Обострившийся слух выхватывал из ночи все новые и новые звуки. Стрекотание ночных насекомых, бег редких грызунов, которых не пугала ночь, пение птиц и крики ночных животных. И еще яростные, нечеловечески крики чумных где-то на севере. Снова крики. Еще. Целый гул, как от скопления чумных. Сколько до той части деревни? Много.
Слух не обманывал алхимика. Звук приближался. Гомон тысяч яростных рассерженных глоток, топот сотен ног, вой безжалостной толпы, озверевшей от крови и позабывшей, что такое жалость. Скопление демонов, которые разорвут, растопчут, раздавят, а потом продолжат истязать тело, стараясь вытряхнуть из него остатки души.
Какой-то раненный стражник бежит к нему и уводит за собой чумных?
А разве чумные не дерут друг друга? Дерут, и еще как. Нет схватки страшнее, чем между двумя безумцами, потерявшими человеческий вид. Те с оторванными пальцами и откушенными носами, с вывихнутыми суставами и сломанными костями, как бы не были страшны их увечья, будут голыми руками выдавливать друг другу глаза, вспарывать животы и отрывать конечности. И что самое страшное, не обязательно быть безумным, чтобы вытворять такое. Нужно лишь отсутствие своего ума, толпа и чей-то призыв, и вот уже две толпы убивают друг друга голыми руками...