Чурики сгорели
Шрифт:
Разные бывают в жизни критические ситуации. Иногда они привлекают внимание всего общества, чаще о них знают лишь несколько человек, но разрешение их всегда требует усилия воли.
В шестом классе у нас появился Юзвик. Из одной школы его перегоняли в другую, в шестом он сидел года три, был старше и сильнее нас, поблескивал «фиксом» — фальшивой коронкой — и награждал одноклассников подзатыльниками, затрещинами и оплеухами.
Самый сильный — Толька Белов, он занимался боксом в детской спортивной школе — в первый же день вызвал Юзвика «стыкнуться». Это был благородный поединок,
Юзвик продолжал править. Постепенно мы свыклись. Кто-то подлизывался, стремясь заслужить его покровительство, а большинство жгуче ненавидели, предпочитая не попадаться ему на глаза.
В те годы больше всего на свете мы боялись потерять хлебные карточки. Месячные карточки разрезались на три полоски — по декадам. Но потерять паек на десять дней тоже было очень страшно. Мы носили карточки с собой, потому что после школы отправлялись в очередь за хлебом, или, как говорили тогда, «отовариваться».
Когда я вошел в класс, кроме Юзвика, там никого не было. В его руках я увидел длинные бледно-зеленые листки. Это были карточки. Юзвик поспешно сунул их в карман и, оттолкнув меня, вышел в коридор.
На следующей перемене громко заплакал Игорь — лобастый, щуплый мальчишка. Он выворачивал карманы, перетряхивал тетради и учебники. Пропали хлебные карточки. Сбежались ребята, снова листали учебники, ползали по полу. А Игорь уже не верил, что карточки найдутся. Он рыдал, опустив голову на парту, заикаясь, выговаривал сквозь слезы:
— Что я буду делать… что скажу дома…
Я скорее почувствовал, чем увидел, как стоит Юзвик у доски, безразлично и надменно глядя на наши поиски. Я бросился к нему, как бросаются с вышки вниз головой.
— Отдай карточки! Ты их украл. Карточки у тебя в кармане. Отдай!
Юзвик отдал карточки. Но с тех пор ловил меня в переулках и бил. Бил долго и жестоко, пока не попался на чем-то еще и его не посадили. Но сейчас я даже не могу припомнить, страдал ли от его побоев. Радостное чувство свершившейся справедливости было сильнее кулаков Юзвика.
Я хотел уже было написать, что быть гражданином так же естественно, как быть мальчишкой. Но понял, что это не так.
Помните короля из сказки Андерсена? Ему будто бы сшили такой костюм, который может разглядеть лишь тот, кто умен и честен. И все смотрели на. голого короля, и все молчали, так и не решившись сказать то, что видят. Кому охота признаваться в глупости. А мальчишка крикнул: «Король-то голый!» Он крикнул, ни на кого не оглядываясь. Мальчишка еще и слыхом не слыхал о такой штуке, как общественное мнение, ему было наплевать, что о нем подумают.
Минуют годы, снова соберется народ на площади, и еще один незадачливый король попадется на удочку работников индивидуального пошива. Сможет ли тот бывший мальчишка при всем народе снова громко сказать правду? Если сможет — значит, он сберег то, что теплилось в нем с детства; непосредственность и правдивость стали сознательными качествами гражданина.
«ДЕРЖАТЬ ДУШУ ЗА КРЫЛЬЯ»
Петр Герасимович работает модельщиком шестого разряда на машиностроительном заводе в Ленинграде, и вот какое письмо прислал он однажды в редакцию газеты:
«Прошу внимательно отнестись к моему письму. Говорит с вами надломленная душа человека, проработавшего 37 лет на производстве и почти на одном заводе. Уезжал я только по вербовке на строительство славного первенца первых лет индустриализации нашей страны — Кузнецкого металлургического комбината. Я был уже тогда убежденным физкультурником, активным участником художественной самодеятельности.
Потом я был призван во флот на Тихий океан. Служба моя прошла так же прекрасно, как и на Кузнецкстрое. Дисциплину я любил, даже просил дежурного перед сном: „Если будут ночью приказания, будите меня“. Я любил приказания выполнять только бегом.
После службы я вновь вернулся на родной завод и опять стал патриотом всех благородных дел. Я и мои товарищи занимались в оркестре, в изо- и хоровом кружках, по радио изучали азбуку Морзе и язык эсперанто, который почему-то не привился.
В первые дни Отечественной войны я был мобилизован. Наша часть всю войну охраняла штаб Ленинградского фронта. Война прошла — опять неплохо. После войны я женился. У нас народилось две дочери. Я, как мужчина, не считаюсь ни с чем, разделяя все трудности быта. Я не имею понятия отложить деньги, сходить в кино без жены. Расчетный листок я постоянно приношу домой.
С малых лет я стал прививать дочерям любовь к спорту. Мы приучили их с женой пить рыбий жир и витамин „С“. Младшая дочь уже в комсомол вступила без каких-либо уговоров. Старшая же из возраста пионеров вышла и в комсомол не вступила, несмотря ни на какие внушения.
Как это получается: в семье, где родители служат положительным примером, у старшей дочери развиваются дурные привычки? Она может без разрешения съесть сладкое и не признаться. Вначале мы пытались убеждениями действовать — не помогает. Стал я применять физические наказания — не помогает. Ей ничего не стоило в прошлом году, то есть в девятом классе, прогулять пятнадцать дней, маскируя это как опытный жулик. Радует нас младшая дочь. Уроки готовит самостоятельно. Мы даже не контролируем ее и не лазаем в ее портфель, что приходилось делать со старшей дочерью.
С малых лет, еще чуть ли не грудных, я брал дочерей на демонстрации. Транспаранты несу не по обязанности, не желая кому-либо передать.
Состою во всех добровольных обществах, какие только есть, не менее десяти. Плачу взносы с душой и стараюсь воздействовать на других. А когда я был предцехкома и мне давали премию персонально по сто рублей (старыми деньгами), я не мог их взять себе, я водил на эти деньги всех членов цехкома с их женами в театр».
Письмо это Петр Герасимович написал потому, что его сместили с должности руководителя бригады коммунистического труда. Бригада не захотела с ним работать.