Чуть-чуть считается
Шрифт:
Как отличить иностранцев от наших, от советских людей, ребята не знали. Ни у Вити, ни у Любы, ни тем более у Феди никогда не было ни одного знакомого иностранца. Но всё же кое-какими сведениями, почерпнутыми из домашних разговоров, Люба располагала. Усевшись на скамейке рядом с физкультурницей, которая держала в правой руке весло, Люба сказала, что отличить иностранцев от наших не так и трудно.
– По одежде, – сказала Люба. – Они одеваются не по-нашему. И помятые. Гладиться-то им негде. Ещё они седые часто и с очень начищенными ботинками.
У серебряной физкультурницы на гордо отставленной ноге кто-то отбил пальцы. На месте большого пальца у физкультурницы торчал кусок ржавой проволоки. Люба вела себя как опытный конспиратор: она давала наставления Вите с Федей, а сама смотрела не на них, а на эту проволоку. Получалось, что она будто вовсе ничего и не говорила Вите с Федей. И даже вообще будто она не имеет к ним никакого отношения.
По аллее прогуливались мамы с детскими колясками и разные другие люди без колясок. Встречались и в помятой одежде. Но не в такой, чтобы очень.
Наконец Витя с Федей увидели человека, которого искали. Нужный им человек застыл у балюстрады, как памятник. Он был высокий, седой и сутулый. Ботинки, правда, блестели не очень, но походили на заграничные. Брюки, вроде, тоже были заграничные- в полоску. Серый пиджак из толстого материала небрежно закинут за плечо. И главное, на шее вместо галстука – шёлковый в горошек платок. И задумчивый взгляд.
Сутулый человек с пиджаком на плече стоял у загородки набережной и с усталой задумчивостью смотрел на Волгу.
– Во! – шёпотом сказал Витя. – Сразу видно, иностранец. Точно, Прохоров?
К задумчивому иностранцу друзья приближались не очень уверенно. Самое сложное заключалось в том, что они не знали ни одного заграничного слова. Как с этим туристом объясняться? Жестами? Васе Пчёлкину было хорошо – он уже два года изучал английский язык. А Витя с Федей должны были начать изучать английский лишь со следующего учебного года, в пятом классе.
– Э-э! – сказал Витя, остановившись в метре от иностранца и протягивая ему значок. – Э-э! М-м?
– М-м? – не понял иностранец.
– М! М! – обрадованно затряс головой Витя.
А Федя для большей выразительности сунул в рот указательный палец, прикусил его и умело показал, как люди жуют.
– О! – удивился иностранец и неожиданно совершенно по-русски сказал: – Вы что, ребята, глухонемые, что ли?
Сначала Витя с Федей на мгновение замерли. А затем дали такого стрекача, словно за ними гналась вся волжская милиция – и сухопутная и речная. Они огибали мам с детскими колясками и ныряли между гуляющими. Они в страхе уносили ноги от неминуемого, как им казалось, готового вот-вот их настигнуть возмездия.
Глава шестнадцатая
СЕМЬ БЕД – ОДИН ОТВЕТ
Унеся ноги на безопасное расстояние, Витя с Федей издали определили, что тревога
– Чуть прямо не влипли мы с тобой, – сказал, отдуваясь, Витя.
– А там, смотри, фрукт какой, – пропыхтел в ответ Федя, кивая совсем в другую сторону.
– Где? – не понял Витя.
– Да вон.
На скамье рядом с серебряной физкультурницей сидела Люба. А в метре от Любы на скамье пристроился какой-то незнакомый мальчик.
– Ну и что? – сказал Витя.
– Шишек-банок он захотел, вот что, – пояснил Федя. – Больше он не нашёл, где сесть, да? Что, скамеек, что ли, свободных нету?
Почему Феде вдруг не понравился мальчик, решивший сесть на ту же скамью, что и Люба, Витя и не понял. Но дружба есть дружба. В ней вовсе не обязательно понимать всё до конца. Поэтому Витя набычился точно так же, как Федя, и друзья в суровой решимости зашагали к скамье.
– Ты!
– грозно произнёс Федя, подойдя вплотную к мальчику. – Тютя! Ты чего тут расселся? Как сейчас двину в лоб по затылку, так и ухи отвалятся. Хочешь?
– Пхи-и! – засмеялась, словно чихнула, Люба.
Она засмеялась, соскользнула со скамьи и удалилась, предоставляя возможность Вите с Федей наедине выяснить отношения с незнакомым мальчиком.
Когда человек идёт в наступление, он сначала сам себя внутренне распаляет. Придумывает причину и напускает на себя побольше злости. Федя за одну минуту распалил себя больше некуда. С Федей последнее время вообще творилось нечто странное. До Любы в его присутствии и пальцем было не дотронуться. Чуть что, Федя мгновенно набычивался и лез защищать Любу. Хотя Люба вовсе и не нуждалась ни в чьей защите.
На этот раз Федю ещё плюс ко всему раззадорило то, что мальчик попался какой-то странный: глаза трусливые, а сам не уходит. Сидит и молчит. Но если ты не уходишь, то давай тогда померяемся силами. Однако мальчик и силами меряться не желал. Федя ткнул его кулаком в плечо, но в ответ получил лишь жалобную улыбку. Жалобную и беспомощную. И тогда Витя, как более разумный и спокойный, не бросающийся ни с того ни с сего защищать девчонок, сказал мальчику по-хорошему:
– Послушай, ты, отдохнул тут немного на скамеечке и теперь давай прямо быстренько кукарекай отсюда. Пока ты жив, здоров и прямо не получил насморка.
Другой бы на месте мальчика, попав в подобную ситуацию, с радостью воспользовался бы Витиным советом и быстренько укукарекал. Но этот, с испуганными глазами, не шелохнулся. Сидел себе и с нахальной жалобностью улыбался. Он явно, назло Вите с Федей, демонстрировал свою отвагу.
– Тебе что сказано? – совершенно начал выходить из себя Федя.
Никакой реакции.
– Сейчас ведь и в самом деле получишь, – несколько растерявшись от столь несгибаемого упорства, в последний раз предупредил Федя.