Чужак из ниоткуда 4

Хорошо быть Героем Советского Союза!

Медаль «Золотая Звезда», которую ты обязан носить на левой стороне груди, открывает тебе все двери лучше всяких краснокожих удостоверений («ксив», как говорили в народе, любящем использовать словечки из воровской фени). Уже после того, как попытка государственного переворота провалилась, я разговаривал с капитаном Громовым. Тем самым, подразделение которого захватило дачу Брежнева вместе с генеральным секретарём

и его супругой и быстро перешло на сторону законной власти при нашем с майором Тимченко горячем участии.

— Звезда Героя на твоей груди, она решила, — сказал он. — Я ещё подумал, что не может Герой Советского Союза быть не прав.

— Да ладно, — не поверил я. — А не танковая рота с ротой мотострелков? И это только то, что ты видел, капитан. На самом деле нас было больше. Два батальона.

— Я знаю, — кивнул он. — Против двух батальонов нам было не устоять, врать не буду. Тем более танки. Но упрись я рогом, а вы начни штурм — и были бы серьёзные потери. При этом не факт, что Леонид Ильич с Викторией Петровной остались бы в живых. Так?

— Так, — пришлось мне согласиться.

— Вот. И тут — твоя Звезда Героя легла на весы. Она решила, — повторил он.

Я ему поверил. Даже ауру не проверял — и так было видно, что правду говорит. Если раньше у меня были сомнения по поводу ношения этой высокой награды, и я не всегда её надевал, то теперь сомнения исчезли, и Золотая Звезда Героя прочно заняла место на левой стороне моего пиджака.

Не снял я её и во время командировки в Пуэрто-Рико. А зачем? Пусть видят, кто к ним пожаловал. Они, конечно, и так знают, но всё-таки.

Десятого августа тысяча девятьсот семьдесят третьего года я с группой товарищей прибыл в Пуэрто-Рико.

Дорога оказалась не простой.

Дело даже не в том, что между Москвой и этой страной, находящейся под протекторатом США и фактически полностью от них зависящей не существовало прямого авиасообщения. Нет. Просто, как часто бывает в подобных случаях, когда тебе чего-то очень хочется, судьба начинает выкидывать кренделя, мешающие это «что-то» получить.

В данном конкретном случаев в роли «кренделя» выступил неудавшийся путч с последующими неизбежными переменами в стране.

Судите сами. Начало путча — ночь с воскресенья на понедельник, шестое августа. Окончание — вторая половина этого же понедельника, после которого я раз и навсегда убедился в истинности русского-советского присловья, что понедельник — день тяжёлый.

Ещё какой. Иного раздавит — и фамилии не спросит.

Ну вот. А в пятницу, десятого августа, я обещал быть в Аресибо, в обсерватории, и обещание это было такого рода, что нарушить его лично для меня не представлялось возможным.

Хорошо, Леонид Ильич поддержал мою командировку, хотя я опасался, что он передумает и заявит, что в столь трудный час для страны, я обязан быть рядом и помогать ему решать важнейшие вопросы, связанные с реорганизацией советской власти на всех уровнях, поскольку было ясно, что власть, допустившая подобный сбой в такой реорганизации нуждается давно.

Однако я

переоценил свою незаменимость в данном вопросе.

Такой опытный и старый политический волк, каким являлся генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, явно хорошо знал, что ему делать и в моих советах особо не нуждался.

— Очень удачно, что тебе нужно в Пуэрто-Рико, — заявил он утром во вторник, седьмого августа, когда мы, чуть придя в себя после вчерашнего, обсуждали дальнейшие действия. — Полетишь через Гавану.

— Через Гавану? — удивился я. — Зачем?

— Затем, что Куба — друг и союзник. Наш непотопляемый авианосец под боком США, как любят выражаться газетчики. Фидель уже звонил, очень беспокоился, что у нас тут происходит. Даже помощь предлагал, хе-хе. Военную. Спасибо ему, конечно, но мы и сами справились. Вот ты ему и расскажешь, как справились. Лично.

— Я?! Помилуйте, Леонид Ильич, на то дипломаты имеются!

— Имеются. Но в данном случае нужен ты.

— Почему?

— Потому что Фидель давно хочет с тобой познакомиться, просто я раньше тебе не говорил. А тут такой случай.

— Зачем я ему?

— Думаю, он чувствует, что ты особенный. Рыбак рыбака, как говорится.

Я задумался. В словах Леонида Ильича был резон. Руководителя Острова свободы, команданте Фиделя Кастро можно было назвать кем угодно, но только не обычным человеком. В памяти Серёжи Ермолова нашлось воспоминание о том, как то ли поздней весной, то ли летом тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года он, ещё маленький, познакомился со знаменитыми кубинскими революционерами — барбудос, как их называли советские газеты. Сестры Ленки ещё на свете не было, а семья Ермоловых жила в Москве, в офицерском общежитии на улице Красноказарменной, в Лефортово. Папа учился в Академии бронетанковых войск, мама преподавала там же русский язык и литературу, а он, Серёжа, ещё даже в школу не ходил.

Молодые кубинские военные тоже учились в Академии, жили в общежитии, и Серёжа помнил ощущение силы и весёлого задора, которое исходило от этих улыбчивых бородатых парней. Им, московским пацанам, детям их советских товарищей-танкистов, барбудос с радостью дарили значки, марки и никогда не жалели конфет. А недавно мне попалась отличная книжка из серии «Жизнь замечательных людей».Назвалась она «Эрнесто Че Гевара» и рассказывала о самом знаменитом революционере мира — Че Геваре или просто Че. Соратнике Фиделя.

Признаюсь, книга произвела на меня впечатление. Мне нравились такие люди, идущие навстречу смертельной опасности ради своих идеалов и увлекающие за собой других. Пассионарии, как называл их Лев Гумилёв.

— Ещё бы, — помнится, заметил по этому поводу Петров. — Специалист писал, наш человек, разведчик.

— И. Лаврецкий? — вспомнил я фамилию на обложке.

— Это псевдоним. На самом деле книгу написал Иосиф Григулевич. Сейчас-то он больше учёный, этнограф, но когда-то… — Петров прищёлкнул языком. — Герой гражданской войны в Испании, между прочим. И не только. С Че Геварой лично был знаком.