Чужак из ниоткуда 4
Шрифт:
— Даже не знаю. Неловко как-то.
— Э, слушай! — эмоционально воскликнул Нодия, добавив жестикуляции и характерного грузинского акцента. — Что — неловко, зачем — неловко? Ты придумал этого красавца? Ты. Заслужил, да!
Послышался шум моторов. На трёх машинах подъехал Фидель с охраной. Поздоровался с нами, мы вместе обошли главилёт. В глазах Кастро читался горячий мальчишеский интерес, и он потребовал немедленно опробовать новинку.
Загрузились в гравилёт по полной: я, Фидель, Хосе, Нодия и трое охранников Кастро с оружием.
— Пристегнитесь, — сказал
Хосе перевёл.
— Взлетай, — небрежно махнул рукой Фидель.
Хосе перевёл.
— Пристегнитесь, иначе никто никуда не полетит, — упрямо сказал Нодия.
Фидель посмотрел на меня.
Я показал ему на свой ремень, который уже был пристёгнут и сказал:
— Не приведи господь, товарищ Кастро, если что-нибудь случится, и вы пострадаете из-за того, что ремень был не пристёгнут, мне не простят.
— Пристёгиваемся, — вздохнул Кастро.
Нодия запустил двигатели. Лопасти над головой прозрачной кабины почти бесшумно набрали обороты.
— Включаю антиграв, — сообщил Нодия и щёлкнул тумблером. — Уменьшение веса в пять раз.
Радостная лёгкость разлилась по телу. Мне всегда нравилось это ни с чем несравнимое ощущение. Предчувствие полёта, за которым всегда следовал сам полёт.
Вот в чём разница, понял я простую вещь. Здесь, на Земле, лётчики взлетают в небо со своим весом и всё равно испытывают радость полёта. Мы, на Гараде, давно пользуемся антигравами, и наша радость ярче. Именно потому, что уменьшается не только вес машины, но и собственный. Что ж, теперь это ощущение будет доступно и землянам.
— Vaya! — воскликнул Кастро и засмеялся.
— Подъём! — сообщил Нодия.
Гравилёт легко оторвался от земли и пошёл вертикально вверх, набирая скорость. На высоте трёхсот метров, заложил крутой вираж…
Мы сделали несколько широких кругов над авиабазой, меняя высоту и скорость. Потом сели на прежнее место — так же легко, как взлетели.
— Выключаю антиграв, — сказал Нодия.
Вернулась привычная тяжесть, остановился винт. Нодия открыл двери.
— Отличная машина, — сказал Фидель, когда все вышли и оказались на бетоне аэродрома. — И название мне нравится, — он похлопал меня по плечу.
— Подарок от советского народа и правительства лично вам, команданте, — сообщил я. — Что такое гравилёт? Это — свобода от силы тяжести. А что такое Куба? Это тоже свобода. От гнёта империализма. Поэтому символично, что первый серийный гравилёт будет принадлежать вам.
— Большое спасибо, — перевёл Хосе слова Фиделя. — Это очень щедрый подарок. Кубинский народ и лично я не забудем этого.
Ладонь у Фиделя была твёрдой, рукопожатие крепким.
— Будут ещё гравилёты, — пообещал я. — Это только первый. Однако у нас просьба.
— Какая?
Я рассказал о нашем намерении полететь завтра в Пуэрто-Рико на гравилёте.
— Он вернётся к вам в тот же день, — пообещал я. — Обратно мы полетим на обычном самолёте.
— Вы просите у меня мой гравилёт, чтобы слетать в зубы к американцам? — спросил Фидель с непроницаемым лицом.
Начинается, подумал я. Надо было сначала слетать, а потом
— Это тоже будет символично, — сказал я. — Подумайте сами. Исторический визит советской научной делегации в Пуэрто-Рико — страну, которая во всём зависит от США, и на чём? На первом в мире гравилёте, подаренном СССР Фиделю Кастро! Да их там всех корёжить будет от зависти.
— Ну да, ну да, — хитро усмехнулся Фидель. — А с чего это исторический визит советской научной делегации случился именно в Пуэрто-Рико? Не с того ли, что именно там расположен известный радиотелескоп, столь необходимый советской научной делегации? Американский радиотелескоп, какого нет у Советского Союза? Это насчёт зависти. Но я тебя понял, Серёжа, и вижу смысл в твоих словах. Пожалуй, я соглашусь. При одном условии.
— Слушаю, — сказал я обречённо.
— Сыграем в волейбол, — предложил Кастро. — Выиграем мы — полетите в Пуэрто-Рико на обычном самолёте. Выиграете вы — гравилёт на завтра ваш. Нас, кубинцев, шестеро: я, Хосе и четверо охранников. Вас, русских, больше, но, думаю, не все способны выйти на волейбольную площадку.
— Выйти-то я способен, — пробормотал Владимир Алексеевич Крат. — Но вот сыграть…
Братья Стругацкие переглянулись и оба качнули головами. Отрицательно.
— Подъём переворотом и разгибом на турнике я, пожалуй, ещё сделаю, — сказал Борис Натанович. — Если предварительно сбросить десяток килограмм и как следует размяться. Всё-таки у меня был когда-то второй разряд по спортивной гимнастике. Но волейбол…
— Максимум, что могу я на том же турнике, — сказал Аркадий Натанович, — это дембельский уголок. Что до волейбола — солидарен с братом. Пас.
— Что такое дембельский уголок? — спросил Кастро.
— Потом покажу, — пообещал старший Стругацкий.
— Борис, Антон? — я посмотрел на свою охрану. Сам я играл в Кушке, правила помнил и был уверен, что справлюсь.
Охранники синхронно кивнули, соглашаясь.
— Ещё трое, — сказал я.
Нодия и Сергеев шагнули вперёд.
— Играл когда-то, — сказал лётчик-испытатель.
— Можно попробовать, — поддержал механик.
— Ещё один нужен, — сказал я и посмотрел на Зиновия, молодого сотрудника советского посольства, всюду нас сопровождавшего.
— Была ни была, — сказал тот. — Играю.
Игра состоялась вечером, когда спала жара, здесь же, на базе.
К этому времени нам подобрали спортивные трусы, майки и кеды. В судейское кресло на вышке уселся один из кубинских лётчиков с авиабазы, который, как выяснилось, играл в волейбол в юности и хорошо знал правила. Я хотел по этому поводу заметить, что надеюсь на честное судейство, но промолчал, чтобы не обидеть хозяев.
Перед матчем мы провели небольшую тренировку, во время которой быстро выяснилось, что самый слабый игрок у нас — Зиновий, а самый сильный — я. Пожалуй, только в нападении Борис за счёт роста и массы мог со мной поспорить в высоте прыжка и силе удара. Всё остальное: подача, приём и, особенно, распасовка у меня получалось лучше.