Чужаки
Шрифт:
Луганский только что опрокинул вместе со всеми стакан жгучего первача и, мотая головой, делал усилие, чтобы вздохнуть, когда послышались выстрелы. Отдышавшись, он вместе с Зубовым и Чугунковым выбежал на крыльцо и там увидел подбежавшего к лошади человека в фуражке бойца отряда. Вначале он не мог понять, что же произошло. И только когда подбежавший к изгороди человек, торопливо развязав повод лошади Чугункова, прыгнул в седло, а с горы послышались крики дружинников, понял, что это не отрядник, и рванул из кобуры наган.
Алексей поскакал вперед. Поравнявшись с крыльцом,
Позади остались колодец, лошади, поленница дров, заросли молодого сосняка. Карпов уже приближался к опушке леса, когда почувствовал жгучую боль в руке. На миг потемнело в глазах, и он схватился здоровой рукой за гриву лошади. Выбравшись на большую дорогу и проскакав по ней версты две или три, Алексей подъехал к ручью, остановил гнедого, привязал к дереву. Потом оторвал листья репейника, приложил их к ране и перевязал руку лоскутом разорванной рубашки. Опасаясь погони, Карпов галопом поскакал по направлению к Златоусту. Там жил его сослуживец по германской войне.
…Пустовалов встретил друга с распростертыми объятиями. От радости собрался было за самогоном, но, увидев, что Алексей ранен, побежал за фельдшером.
Глава восьмая
Луганский узнал Алексея в тот момент, когда поднимал наган, чтобы выстрелить в него. Разгневанный неудачей, он решил, что во всем виноваты дружинники и приказал Назарову собрать их во двор.
— Распустились, — взмахивая кулаком, кричал Луганский. — Семеро одного бандита не удержали. Да знаете ли вы, какой это заядлый враг улизнул… Спустя рукава думаете воевать, разговорчиками разными заниматься, а службу за вас я буду нести. Забыли, что мы солдаты «Армии народной свободы» с грабителями боремся, с немецкими шпионами. Вы должны брать пример… — он хотел сказать «со своих офицеров», но видя, что все они пьяны, ткнул кулаком в первого попавшего ему на глаза дружинника, — вот с таких, преданных делу свободы, бойцов…
Лица многих солдат скривились, послышались смешки, недовольные выкрики.
— Значит, на пьяниц равняться?
— Самогонщики лучше, чем мы.
Луганский так и не догадался, что, не разобравшись, указал кулаком на пьяного дружинника.
— А, так! — закричал Луганский. — Вам это не нравится! Командир не указ, значит… Ну хорошо. Раз на то пошло, я это дело разберу до корня. Мне ведь дано право не только агитировать, но и расстреливать. Расходись! — закричал Луганский и, повернувшись, нетвердым шагом прошел в кордон. За ним ушли Зубов и Назаров, только Чугунков остался во дворе. Стараясь успокоить недовольных дружинников, он говорил:
— Не расстраивайтесь, ребята. Незачем. Командир пьян немного. Проспится и все забудет.
Луганский пропьянствовал до утра. Но едва хмель прошел, сейчас же принялся за дело.
Первым допрашивали Тимошку. Догадавшись, к чему клонится дело, парень начал хитрить.
— Стою я это, значит, с винтовкой, — усердно жестикулируя, говорил Тимошка, — смотрю, как полагается часовому, вперед, а он подкрался сзади и хвать меня за шею. Ну я, конечно, не даюсь. Схватились и оба кубарем, под горку. Я даже нос вот себе разбил. Он все хочет винтовку у меня вырвать, но я не дурак, знаю, что значит оружие, не даю. Потом он чем-то меня ударил. Упал я и думаю, ну конец. А он бежать. Я выстрелил, да, знать, промахнулся. Так что я Действовал по всем правилам, господин капитан.
— А где были остальные? — не веря Тимошке, спросил Луганский. — Почему они не помогли, вас ведь четверо.
— Их в это время не было. Купаться ходили…
— Что? — переспросил Луганский. — Купаться?.. Бросили пост.
— Купаться, — подтвердил Тимошка. — Жара была, как в пекле.
Вызванные к капитану купальщики на все вопросы неизменно отвечали:
— Виноваты, господин капитан.
— Пост бросили, подлецы, — хрипел Луганский, — дисциплину нарушили, отряд и меня, командира, опозорили!
— Виноваты, господин капитан, — понурив головы, отвечали отрядники.
— Расстрелять мерзавцев, расстрелять всех троих, — решил Луганский.
Дружинники побледнели. Боязливо озираясь, они ждали помощи от присутствующих на допросе Зубова и Назарова. Но те молчали.
Неожиданно за товарищей заступился Тимошка. Взяв под козырек, он сказал:
— Очень жарко было, господин капитан, что тут особенного? Вы ведь тоже купались… Они разве знали…
Луганский побагровел. Позабыв о дружинниках, бросивших свой пост, он приказал им, которых он только что приговорил было к смерти, связать Тимошке руки.
Через полчаса парня расстреляли. Луганский произнес после расстрела речь. Он назвал расстрелянного врагом свободы и демократии, шпионом и большевистским агентом. Призывал дружинников огнем выжигать из своих рядов подкидышей красной заразы.
Решив во что бы то ни стало поймать Алексея, Луганский с десятком дружинников прискакал в Тютняры. Он надеялся, что Карпов вернется домой.
В управе хозяйничал Абросим. Узнав, зачем приехал капитан, Абросим, как ужаленный, вскочил со стула.
— Прозевал, значит, есаул. Упустил. Знать, так я бы сам его прикончил тогда…
Луганский спросил:
— Что, здорово насолил он тебе?
— Если бы только мне? — махнув рукой, простонал Абросим. — Всех наших повыгонял. Как коршун вцепился. Спасибо болезнь помогла. А тут переворот подоспел…
— Но, может быть, он дома сейчас, — спросил Луганский.
— Нет, где там… Следим мы… Я бы знал. Мать дома, это точно, а его нет.
— Жаль, — с досадой протянул Луганский. — А все-таки надо обыскать.
Часть этого разговора подслушал дежурный в управе, сидящий за дверью Фома. Сообщение о том, что Фома был убит на германской, оказалось неверным.
Когда Фома понял, зачем приехал капитан, он осторожно вышел из управы, огородами добежал до дома Карповых, вызвал на крыльцо Марью, постукивая зубами, сказал:
— Беги, Марья Яковлевна. Белые приехали, обыск будет. Беги скорее.
Через несколько минут Фома, тяжело дыша, снова сидел в сенях управы, попыхивая в темноте цигаркой. А Марья, бросив все, гумнами уходила к Увильдам.