Чужаки
Шрифт:
— Лешенька, — зардевшись говорила Машутка, — ведь я тебя с первого взгляда полюбила.
Весь этот и следующий день Алексей и Машутка жили как во сне. Они то не переставая смеялись, говорили о самых незначительных мелочах, а то вдруг, усевшись на лавку и обнявшись, начинали разговор о том, как теперь им устраиваться. Где они будут жить и чем заниматься. В начале Машутка говорила, что им лучше уехать в Гавриловку, но потом согласилась, что надо поселиться на большом заводе или в городе, где они смогут работать и учиться.
На
Взглянув на девушку, Сергей осекся. Но выхода не было, и Пустовалов сквозь зубы сказал:
— Сейчас соседа вашего видел, Редькина Михаила. Он говорит, что отца твоего арестовали.
— Кто, белые? — побледнев, спросила Машутка.
— Нет, свои. Красные. В город, говорит, угнали.
Ведро с шумом покатилось по ступенькам крыльца.
Закрыв лицо руками, девушка пошла в дом.
Когда Алексей узнал, в чем дело, он подошел к кровати и, положив на лоб Машутки руку, сказал как можно спокойнее:
— Убиваться пока рано. Может быть, это недоразумение или ошибка. Завтра же садись на гнедого и скачи в Гавриловку. Лошадь справная, через три дня будешь дома и все сама узнаешь.
Утром Машутка стала собираться в дорогу. Когда пришло время прощаться, она порывисто прижалась к Алексею и, обнимая его, спросила:
— Если наша разлука надолго, скажи, не разлюбишь?
Крепко прижимая к себе девушку, Алексей ответил:
— Пока я буду жив, не разлюблю. — И он долгим взглядом посмотрел ей в глаза.
В ответ на этот взгляд Машутка подала ему свернутую в небольшую трубочку бумажку с прядью своих волос. О дарении волос при разлуке она прочитала в книжке.
Благодарный Алексей пошел зашивать подарок в подкладку гимнастерки, рядом с горстью окровавленной земли, взятой около шахты.
Затем вывел гнедого из-под навеса. Застоявшийся конь грыз удила, бил ногой о землю.
Алексей потрепал коню гриву, ласково сказал:
— Смотри, будь умницей, самое дорогое тебе доверяю.
В ответ на ласку конь всхрапнул, и стал тереться головой о плечи Алексея.
К удивлению Алексея, Машутка смело подошла к лошади и через какой-то миг была в седле.
Простились они на перевале.
Прислонившись к большой одинокой сосне, Алексей долго смотрел вслед удаляющейся девушке. Сердце у него сжалось.
Глава десятая
В Гавриловке Машутка не застала ни отца, ни матери. Взволнованная девушка кинулась в город. Она прежде всего направилась в тюрьму. Но там ей посоветовали пойти в особый отдел.
— Из Гавриловки, говоришь? — с ехидной усмешкой спросил начальник отдела Тучкин. Из Гавриловки, — словно стремясь что-то припомнить, процедил он сквозь зубы. — А, знаю, знаю. Председатель Совета… Большевик. А ты его дочка? Так, так… Был он здесь, знаю. И жена с ним была арестована, тоже знаю. А вот где они сейчас, тебе, красавица, лучше не знать. А впрочем, сходи на Свалочную, сходи, разрешаю… А увидеть — вряд ли. Да ты кто им будешь? Коммунистам этим? Грабителям… Кто?
— Как кто? Я же сказала, что дочь.
— Вот возьми записочку и иди на Свалочную. Спроси там Пимена, пусть он покажет тебе вторую полусотню. А потом, если что непонятно, зайдешь, рад буду. Ну, ну. Иди, иди.
Не на шутку встревоженная Машутка побежала на Свалочную улицу, там ей показали на небольшую хибарку, одиноко, стоящую вдали от строений, у песочного карьера. На стук из двери вылез дряхлый старик со слезящимися глазами, в армяке со множеством разноцветных заплат, в валяных опорках на босую ногу.
С первых же слов Машутка поняла, что старик плохо слышит. Однако, когда она дважды повторила свою просьбу, старик сочувственно закивал косматой головой и, спотыкаясь, повел ее в карьер по утоптанной множеством ног широкой тропе. В стороне какие-то бледные, оборванные люди, охраняемые вооруженными солдатами, копали широкую яму.
Старик подвел Машутку к серому песчаному бугру и, показывая суковатой палкой, сказал:
— Вот она, вторая полусотня, вся тута закопана. В испуге Машутка схватила старика за руку.
— Что? Что ты сказал, дедушка?
— Чаво говоришь? — переспросил старик.
— Что ты сказал, что? — закричала она в самое ухо.
— А то и говорю, дочка, что, мол, тута вторая полусотня положена. А другие, вот они, — и он стал показывать палкой на такие же другие бугры.
В глазах Машутки погас свет.
После обморока девушка с трудом пришла в себя. Угасший взор ее бессмысленно бродил по сторонам. Потом, взмахнув руками, она горько заплакала.
Опустив трясущуюся голову, старик что-то долго говорил, показывая батожком то на могилу, то на рыдающую Машутку, затем встал на колени и, перекрестившись на восход солнца, сказал:
— Господи!.. Если этим извергам ты простишь такое злодейство, то люди сами должны наказать их смертью.
Тяжело поднявшись, он подошел к Машутке и, гладя шершавой рукой волосы девушки, продолжал:
— Полно, дочка, убиваться… Все равно их теперича не подымешь…
Глотая слезы, Машутка, с трудом выговаривая слова, спросила:
— Дедушка! Но кто же, кто мог сделать это страшное дело?
Старик безнадежно махнул рукой.
— Разве теперича узнаешь кто? Вчерась Васютка, внучек, ко мне прибегал. Байт, в городу-то сичас комитет какой-то хозяйничит. Красных-то всех, говорит, хватают, и того, значит, в кальер сюда ночью… А какой он масти, сам комитет, поди разбери.