Чужаки
Шрифт:
Глава двенадцатая
Уезжая с отрядом, Машутка просила Егора Матвеевича обязательно сообщить ей, если в Гавриловку приедет хозяин гнедого — Алексей Карпов. И теперь во всех своих письмах домой постоянно спрашивала, не приезжал ли кто за гнедым. Но ответ получала один и тот же: «Нет, никого не было».
Тоска по любимому человеку не давала покоя. Ночью, когда все спали, девушка выходила к гнедому, прижималась к его шее щекой и шептала:
— Гнедушечка! Неужели мы так и
Иногда Машутке хотелось вскочить в седло и стремглав мчаться в Златоуст, разыскать там Алексея и привести с собой в отряд. А потом, когда кончится война, вернуться вместе с ним в Гавриловку и сказать Егору Матвеевичу, что во всем выполнила его наказ: отомстила за отца с матерью и привезла с собой приглянувшегося человека, о котором он намекал при проводах в отряд. Но Златоуст далеко, да и Алексея теперь там нет. Луганский говорит, что красные давно оттуда отступили.
Машутка усердно выполняла нехитрые обязанности связного. Вначале Луганский ей не особенно доверял, но, убедившись, что она хорошо относится к делу, привык к ней и даже решил снова за ней поухаживать.
Как-то лунной ночью, возвращаясь с проверки постов, он увидел, что в избе, где жила Машутка, все еще горит свет. Он постучал в дверь и, не дождавшись ответа, потянул к себе ручку. На него пахнуло полем от стоящего на столе букета цветов. Машутка сидела у стола и писала письмо; Покосившись на старенькую деревянную кровать, Луганский спросил:
— Что ты так долго не спишь, Маша? Скоро светать будет.
— Не спится, Федор Кузьмич, — вздохнув, ответила девушка, — мне очень тяжко.
— Ну, что ты? Отчего это тебе тяжко? — улыбнулся Луганский, снова косясь на кровать.
Луганский подошел ближе к столу, потрогал пальцами букет.
— Пусть другие горюют, а нам надо жить и веселиться, — он дунул на огонек.
Потушив свет, Луганский шагнул к Машутке, но тут же увидел, как она выхватила из кобуры револьвер. По искаженному лицу Машутки, по ее горящим глазам он понял: девушка не шутит. Отступая к двери, Луганский замахал руками:
— Что ты? Что ты, Маша? Я пошутил, неужели не видишь?
— Разве так шутят? — заикаясь от волнения, с гневом спросила Машутка.
— Ей-богу, пошутил, — оправдывался Луганский. — Я зашел к тебе по важному делу, а это так, глупость.
Машутка недоверчиво посмотрела на начальника и, убирая револьвер, показала на лавку на другой стороне стола.
— Если по делу, милости прошу, садитесь.
— Да, да. Нам нужно откровенно поговорить, — заторопился Луганский и высказал первую попавшую ему в голову мысль. — Я давно думал, да так как-то не решался. Теперь вижу, что ты серьезная девушка, и я хочу посоветовать тебе вступить в эсеровскую партию. Если согласна, могу дать рекомендацию.
— Я еще плохо в этом деле разбираюсь, Федор Кузьмич, — помолчав, ответила Машутка. — Я должна сначала подумать.
С этого времени Луганский стал относиться к ней со сдержанным вниманием.
Отряд не переставая двигался вперед.
Как только белые занимали село, местные кулаки волчьей стаей бросались ловить оставшихся красноармейцев и всех, кто сочувствовал или помогал советским властям. Они сами чинили над пленными расправу, лишь иногда приводили схваченных в штаб отряда.
Расправой над большевистскими комиссарами и коммунистами в штабе ведал поручик Зубов. Помощником у него был Назаров.
Пересчитав арестованных, Назаров обычно сейчас же шел к Зубову и задавал ему один и тот же вопрос:
— Господин поручик! Краснопузых сегодня набралось двадцать четыре, что прикажете делать?
Всегда пьяный Зубов спрашивал: — Вчера какого стреляли?
— Четного.
— Четного? Ну, а сегодня стреляй нечетного. Остальным по сорок шомполов. Если живы останутся, комиссаров и коммунистов пристрелить. Иди, выполняй. — И снова брался за самогон. Иногда, не слушая, что говорит ему Назаров, он махал рукой и кричал:
— Всех! Сказал тебе, всех стрелять!
Так гибли сотни ни в чем не повинных людей. Стоило какому-то кулаку указать на кого-то и сказать, что он большевик, и человека вели к поскотине на расстрел, а в лучшем случае в подвал или под сарай, и там до полусмерти избивали шомполами.
Когда Маша видела это, она возмущалась, бежала к Зубову или к Назарову. Чтобы успокоить девушку, ей объясняли, что этих людей казнят за то, что они сами убили десятки и сотни невинных людей. Что убивают только тех, чья вина доказана тщательным расследованием.
В первое время Машутка верила этому, но сегодня…
…В штабе с утра стоял невероятный шум. Пьяный поручик с четвертью самогона в руках ходил от стола к столу и угощал им всех подряд.
— Пей! — размахивая бутылью, кричал Зубов. — Не хватит — ведро принесу, ведра не хватит-бочку прикачу, здесь такого добра видимо-невидимо.
Вошедший Назаров лихо стукнул каблуками, подмигнул Машутке и бодро доложил поручику:
— Восемнадцать человек, господин поручик, ждут вашего решения, а девятнадцатый — дурак…
Зубов пьяными глазами тупо посмотрел на прапорщика, допил из стакана остатки самогона и накрыл им горлышко бутыли.
— Что за дурак? Откуда взялся? — тараща пьяные глаза, спросил Зубов.
— А черт его знает, — неопределенно махнул рукой Назаров, — могу только сказать, что дурак, то дурак, да, знать, очень хитрый, белых клянет во всю.
— Что? — прохрипел Зубов. — Белых клянет, не нравятся они ему? А ну, где он? Покажи… — и, шатаясь, по шел во двор.
Вместе с другими на крыльцо вышла и Машутка.