Чужая боль
Шрифт:
А вот и бабка, сама от страха встала. Желание жить побороло страх и боль.
— Спасибо, милые, что не бросили, не оставили в беде одну, — плачет старая.
— Живи еще сто лет, бабулька! Мы тебя в обиду не дадим! — услышала бабка брошенное кем-то через плечо.
А вскоре бабки не стало. Она не дожила до пенсии всего несколько дней. Не было у старой денег на инсулин. Занять их было не у кого. Все жили примерно одинаково. Вот и умерла, не дож-давшись пенсии. Ее беда стала чужою всем.
А потому, спасая дом, просмотрели люди жизнь. Она ушла тихо, без упреков и слез…
Деревенские люди так и посчитали, что умерла она от стресса. Правду о ее смерти знал лишь врачи.
…Иван Антонович сморщился. Досадная ситуация, но уже непоправимая. Теперь уже не поднять человека. Четверых сыновей отняла у не война. Никто домой живым не вернулся.
В бабкин дом долго никто не хотел вселяться. Так и виделась она людям в окне, совсем; одна, наедине со своею судьбой и смертью. К ней не топтали дорожку деревенские и вскоре совсем забыли человека.
Ни до памяти тут, когда возвращались в десятом часу. Ведь работали с темна и до темна. Зато получали каждый месяц больше поселковых. Что ни говори, за прошедшее время построили в деревне свою пекарню, открыли свою музыкальную школу и библиотеку. Из небольшого магазина сделали настоящий универсам, где было все, и теперь за покупками не стоило ездить в город. Появилась своя мехмастерская с автопарком. И автобусы, маршрутки ездили, в Смоленск каждые полчаса. Открылись здесь своя больница и поликлиника. Теперь и в аптеку не надо было ездить с каждым рецептом, своя имелась и работала допоздна.
Своя баня появилась на радость всему деревенскому люду. Тут имелся свой буфет, парикмахерская и сапожная мастерская. Люди радовались каждой новинке. Вот только молодежь негодовала. Все просила построить ей дискотеку. Да такую, как в городе. Но до нее ни руки, ни средства не доходили. Потому, когда на свои пожертвования решили построить приход, молодые возмутились, дескать, что важнее. Вот тут-то и приехал митрополит Кирилл, встретился с молодыми, поговорил, и согласились поставить в первую очередь церковь. Всей деревней строили, бесплатно. Для такого дела Иван Антонович отпускал мужиков. Но следил, чтоб не бездельничали, чтоб каждая минута была потрачена с пользой.
— Да у тебя тут рай для людей. Деньги платишь, жилье даешь, — говорили приезжавшие комиссии.
— Но и работу требую. Даром никому не плачу, — отвечал Иван задиристо.
— В других местах тоже платят, но оттуда народ бежит. Ничто не держит, ни жилье, ни деньги.
— А вы посмотрите на заработок, сравните, тогда выводы делайте!
Нет, конечно, не все благополучно складывалось в хозяйстве у Антоновича. Заела текучесть кадров. А куда денешься от воров? То кладовщики продукцию потянули, или стройматериалов не хватило. Приходилось разбираться даже в суде. А недавно заведующую детсадом уволили. Придумала баба свой бизнес открыть. И за каждого устроенного ребенка деньги брала немалые. Дошел слух о том до Ивана. Тот не стал дипломатию разводить. Свел обоих баб лоб в лоб, велел признаваться, кто врет. Тут оно и выяснилось. Заведующая слезу пустила, мол, первый случай, простите. Но Иван и слышать ничего не захотел. Выкинул бабу тут же. На ее место взял из своих, из бывших учителей, и жалобы прекратились.
Услышал, что на продовольственном складе кладовщик мухлюет. Кого обвесит, другого обсчитает. Устроил проверку и отдал под суд. Сашка знал принципиальность человека. Но кляузы не миновал. Целых два месяца доказывал в суде свою невиновность и доказал. А кляузницу за заведомо ложные показания осудили. Это был первый случай в хозяйстве, но запомнился всем. Больше никто не рисковал позорить людей ни за что.
Но однажды случилось непредвиденное. Да и кто бы мог подумать, что Мишку с Сашкой посадят в милицию. И причем ни как-нибудь, а в наручниках и в камеру. Такого в хозяйстве не случалось еще никогда. И вся деревня собралась у милиции, требуя выпустить мужиков на свободу.
— Ну, помахались мальцы! Выпустили пар. Наподдали друг другу, а через час помирятся. Поставь им бутылку первача, через час лучшими корешами станут. Зачем же людей позорить? Ведь у обоих семьи есть, дети имеются. К чему им такой позор. Негоже так. Раньше стенка на стенку с кольем ходили и ничего, — роптали мужики.
— Пущай сами разберутся, кто с них прав,
— Санька за зря не вломит!
— Мишка хороший мужик! — кричали другие.
Никто из деревенских не знал, что эта вражда началась давно, еще с зоны, где оба отбывали сроки. Каждому хотелось заиметь в бараке особое положение, шконку потеплее, поближе к буржуйке, курева вдоволь и баланду погуще.
Но ни Мишка, ни Сашка не получали подсос с воли и рассчитывать им было не на что, кроме как на кулаки, у кого они крепче.
Мишка сразу прихватил Сашку за горло и стал душить, навалившись всем весом на Сашку. Тот, когда дышать стало нечем, поддал в пах коленями и сбросил с себя тушу. Мишка отлетел с воем.
Сашка не бросился добивать, хотя зэки требовали окончательной расправы.
— Вруби козлу, чтоб рога вылетели!
— Пусть знает, на кого попер отморозок!
— Урой его, и делу крышка!
Но Сашка не стал добивать. Он отошел от Мишки на свою шконку и больше не повернул голову в его сторону.
Мишка, погрозив расправой в будущем, все же занял шконку потеплее и место поудобнее. Он считал себя победителем в той разборке. Сашке было все равно. Он считал, что только слабые выбирают место получше. Себя он таким не держал.
Так или иначе, стычки между ними случались часто. К ним уже привыкли зэки барака и не обращали внимания на этих двоих. Когда узнали, что эти двое уезжают на волю в одном автобусе, были уверены, что кто-то из них живым не доедет. Но охрана следила зорко, и все обошлось благополучно.
Встретившись на воле, они тут же узнали друг друга, но виду не подали.
Нередко сидел возле своего дома Мишка, часами смотрел на Днепр. Любовался рекой и Сашка. Но смотрел в другую сторону. Они все еще ждали свой момент, когда можно будет свести окончательный счет, но подходящий миг ника не наступал. При виде друг друга у них невольно сжимались кулаки, и Мишке много раз хотелось вкатать Сашку в дорогу, но так, чтоб тот не смог подняться.
Но случай не представлялся. Сашка всегда помнил об охоте на себя и был предельно осторожен. Мишка, слезая с катка, рассчитывал каждый шаг и никогда не доверял Сашке. Тот видел, понимал все и неспроста был всегда на стороже. Знал, что когда-то их вражда закончится, но с чьим перевесом предугадать был трудно.