Чужая дуэль
Шрифт:
— О чем задумался, детина? — вернул меня в реальность, заставив вздрогнуть от неожиданности, тяжелый бас.
Аккуратно пристроив на краю пепельницы погасшую сигару, я неожиданно для себя на одном дыхании вывалил все терзающие душу сомнения, включая эпизод, произошедший буквально перед входом в кабинет.
Опустившийся в соседнее кресло Богдан внимательно, не перебивая, выслушал меня, а когда я выдохся, гулко захохотал. Отсмеявшись и утерев выступившие слезы, он также внезапно, как развеселился, посерьезнел.
— Какой же ты малохольный, однако, — пробурчал он то ли с осуждением, то ли с сожалением, — прямо барышня-гимназистка какая-то. Ну, сунулся сдуру один недоумок в твою башку, можно подумать в ней водится что-то путное. И что теперь? Западать до потери пульса? Тем более что ты его предметно проучил, дабы другим неповадно было. Короче, некогда мне с тобой психоанализом заниматься, комплексы твои врачевать. Делом надо заниматься. Время совсем не осталось. Программу обучения придется сократить до минимума. В запасе у нас в лучшем случае пара дней, не больше. Поэтому, если хочешь выжить, придется попотеть.
И попотеть действительно пришлось. Если до этого пребывание на базе было сравнимо с отдыхом в санатории, то последние сорок восемь часов превратились в непрерывный кошмар. За двое суток забыться тревожным сном удалось едва ли минут на сорок, а все остальное время в меня пихали и пихали информацию. Казалось, внутри вот-вот сгорит последний предохранитель, после чего я окончательно и бесповоротно лишусь рассудка.
Однако резервы моего организма оказались поистине беспредельными. В результате я, с гудящей, готовой лопнуть головой, серый от недосыпания, похудевший на шесть килограмм, но, тем не менее, все же счастливо избежавшей печальной участи пускающего слюни идиота, сидел в том же кресле под пальмой.
На этот раз Богдан сам встретил меня у порога, нетерпеливым жестом отпуская сопровождающих, которые то ли довели, то ли донесли меня до кабинета своего начальника. Теперь во взгляде безмолвно сидящего напротив седобородого исполина читалось неподдельное изумление.
В конце концов, мне надоело играть в молчанку и, крепко, до красноты растерев лицо ладонями, я раздраженно прохрипел:
— Чего уставился? На мне узоров нет, и цветы не растут, — и непроизвольно хихикнул, когда после этой фразы в памяти тут же всплыл молодой Куравлев, блистательно сыгравший домушника в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», кстати, где-то тоже товарищ по несчастью, не по своей воле попавший в чужое время.
Изумление во взгляде Богдана сменилось тревогой:
— Ты вообще-то как себя чувствуешь? — участливо поинтересовался он. — Голова не болит?
— Болит! — с вызовом, злобно рявкнул я, прочищая горло кашлем. — И голова, и грудь, и руки, и ноги! А главное, — скрюченные пальцы рванули ворот, — душа болит. Рвется душа-то. Пополам рвется.
— Понятно, — как-то очень спокойно отреагировал на мою эскападу Богдан. — Вот это как раз дело поправимое. Погоди-ка секунду, — он поднялся и вышел в соседнюю комнату.
Вернулся великан со странным аппаратом. Из блестящей зеркально полированным металлом прямоугольной коробки, чем-то отдаленно напоминающей тостер, торчали два гибких шланга с раструбами на концах. Небрежно брякнув устройство на стол, Богдан устроился напротив, потянул к себе гофрированную трубку и пристроил резиновую по виду нашлепку себе на нос. Невнятно прогундосил:
— Чего истуканом застыл? Не тушуйся, присоединяйся.
Я нерешительно провел пальцем по прохладному пластику тонкого рукава, прикоснулся к неожиданно мягкому, нежно-теплому, словно живая кожа раструбу и, повинуясь красноречивому взгляду гиганта, пристроил его на нос. Удивительный материал моментально прилип к лицу, перекрывая доступ воздуха. Вздрогнув от неожиданности, я непроизвольно вдохнул и тут же улетел в другую вселенную.
В этой вселенной раскинулось бездонное перламутровое небо с редкими легкомысленными облачками. Источая неземные ароматы, буйствовали поистине райские сады. Чуть слышно шипящий прибой накатывал на пляжи из белоснежного песка. В ласковой, невероятной прозрачности морской воде смеясь и брызгаясь, плескались обнаженные, загорелые блондинки. Неприятности поблекли, истончились, и уже не так остро резали душу, переполненную не веданным ранее блаженством. Я был готов свернуть горы по пути к любой, даже самой сомнительной цели.
Когда герметичная нашлепка сама по себе отклеилась от носа, мне показалось, что состояние абсолютного счастья продолжалось часа три-четыре, не меньше, а на самом деле минутная стрелка отсчитала не более десяти делений.
Хитро ухмыляющийся Богдан, вольготно развалившись в кресле, ритмично постукивал пальцами по столу. Дождавшись моего окончательного возвращения в реальность, он выдвинул ящик стола, достал резную деревянную шкатулку и извлек две сигары. Одну катнул в мою сторону, а кончик второй отсек сверкнувшей золотом гильотинкой и, чиркнув зажигалкой, прикурил. Затем неуловимым движением кисти бросил мне глянцевитый цилиндрик. Я же, не прекращая кулаком правой руки тереть пересохшие глаза, практически вслепую поймал его в вилку между указательным и средним пальцами левой руки, чем заслужил одобрительный кивок великана.
— Что это было? — мой голос заметно сел и показался незнакомым самому себе.
— Понравилось? — вопросом на вопрос ответил Богдан и, не дожидаясь моей реакции, довольно хохотнул. — Вижу, по вкусу пришлось. Вот и я грешник, иной раз позволяю себе расслабиться, особенно, если повод имеется. Увлекаться, конечно, не стоит, но этот способ гораздо безопаснее вашей водки и опиума. Во всяком случае, здоровью никак не вредит.
— Веселящий газ, что ли? — с удовольствием затянулся я сигарой.
— Какая тебе, в сущности, разница? Главное — результат налицо. Сразу вон порозовел, на человека стал похож, а не на ходячего мертвеца. Кстати, — поднял указательный палец собеседник, — я сразу приметил, ты сигары неверно куришь. Дым в легкие тянешь, вместо того, чтобы во рту подержать и выдохнуть.
Демонстративно выпустив через ноздри тугую, горячую струю, я презрительно скривил губы:
— Курить не затягиваясь, все равно, — на секунду запнувшись, щелкнув пальцами, подбирая сравнение, — что заниматься любовью с женщиной по переписке.