Чужая луна
Шрифт:
— Но почему? — спросил Врангель. Он не смог до конца сформулировать свой вопрос. Самое легкое было бы: «За что такие беды, такие напасти?». Он заранее знал на него ответ: «За грехи наши!». Но что-то не укладывалось в голове: не один человек, не десять, не сто — миллионы вот уже три года, да нет, еще с четырнадцатого, с Великой войны все они — и те, и другие — голодают, купаются в крови, умирают. Но ведь не все они грешники, не все виновны. Так почему?
— Почему? — повторил свой вопрос Врангель.
Владыка молчал. Он продолжал задумчиво сидеть, опустив на грудь голову.
Врангель понял, что на вопросы, с которыми он приехал
— Уходите? — даже с каким-то облегчением спросил митрополит и торопливо добавил: — Все же не отчаивайтесь, ваше превосходительство. Молитесь. Господь всемилостив, он услышит ваше упование.
«Что ж раньше не услышал? Там, под Каховкой? Или на Крымском перешейке?» — подумал Врангель и пошел по гулкому корабельному коридору, и его одинокие усталые шаги отзывались тяжелым металлическим звуком в гулком пустом пространстве.
Глава седьмая
Слащёв томился от безделья. Он едва не сутками простаивал на верхней палубе «Твери», наблюдая за всем происходящим в заливе Мод. А происходило, как и прежде, много интересного.
Несмотря на строжайший запрет, продолжалась торговля. Первоначальный ажиотаж спал, и сейчас продавцы и покупатели нещадно торговались. Теперь турецких негоциантов доставляли к русским судам французские катера: у французов появился хоть и кратковременный, но дополнительный заработок. И если гости поначалу интересовались любым съедобным, то сейчас стали больше спрашивать фрукты — они не входили в продовольственные пайки.
Между берегом и судами возникла круглосуточная связь. Уже обжившиеся в Турции русские приезжали сюда, на берег залива, в надежде отыскать кого-то из своих родственников. Им в помощь здесь, на берегу, возникла даже своеобразная платная контора. В ней составлялись списки и тех русских, которые искали свою родню, прижившуюся в Турции, и тех турецких русских, которые надеялись найти кого-то из родни или знакомых среди прибывших сюда гостей.
За умеренную плату те же французы на своих катерах развозили эти списки по кораблям и спустя какое-то время уже с полученными сведениями возвращались в свою контору.
Прав оказался митрополит Вениамин: количество беженцев постепенно заметно таяло. Кого-то пригрели родственники, осевшие здесь, в Турции. Кто-то с помощью тех же родственников или знакомых отправились в Румынию, Болгарию. Кто имел валюту, те хлопотали о французской, греческой, аргентинской или еще чьей-то визе, намереваясь уехать невесть куда и к кому, лишь бы подальше от разоренной и разграбленной России.
Слащёв знал, что его некому искать. Он просто стоял на палубе «Твери», отогреваясь после сивашских морозов на теплом турецком солнце, и пытался мысленно выстроить свое будущее. Еще совсем недавно оно бы его нисколько не беспокоило. Но сейчас он уже думал не столько о себе и о Нине: им немного нужно — крыша над головой да шинель вместо постели. Но Маруся, Мария, Маша, Муська! В чем она виновата? Не в том же, что родилась в неурочное время. Они дали ей жизнь, и теперь обязаны оградить ее от всех бед и напастей.
Вот только обстоятельства складывались не в его пользу. Он окончательно понял это, стоя в тот день на палубе «Твери». Просто от его глаз не ускользнуло оживление в заливе: по нему вдруг забегали моторные катера, и все они направлялись
Слащёв понял: Главнокомандующий собирает большой совет и стал ожидать, когда приплывут и за ним. Он так и простоял в ожидании, пока не кончилось совещание и моторные катера не стали развозить командиров обратно.
Тогда он и понял, что Врангель окончательно и навсегда вычеркнул его из своей памяти. Он был нужен Врангелю, лишь когда одерживал победы и при этом не вступал с ним в пререкания и споры. Серьезные разногласия возникли между ними во время боев под Каховкой. Но окончательный разрыв произошел несколько позже, во время крымских неудач. Тогда Врангель практически отстранил его, боевого генерала, от дел.
Заподозрив в непрофессионализме подчиненных, окружающих Врангеля, он предупредил его об этом и предсказал каховское поражение. Врангель не простил ему этого. Объясниться с Врангелем ему больше не удалось. И тогда он обратился к нему с рапортом: как подчиненный он ходатайствовал, как офицер у офицера просил, а как русский у русского требовал назначения следствия и суда над штабом Главнокомандующего, над штабом Второго армейского корпуса и над его командиром, то есть над ним, Слащёвым, по поводу бездарных поражений под Каховкой.
Врангель счел это бунтом. В ответ на рапорт он прислал Слащёву короткое письмо с сочувствием, что он подорвал свои силы и здоровье во время крымских боев, и советовал ему отложить все дела и полечиться в германских санаториях. Деньги на лечение ему будут выделены из армейской казны
Слащёв понял: Врангель пытается отправить его подальше с глаз и таким образом избавиться от него. Он не принял совет Врангеля и никуда лечиться не поехал.
Не терпящий никаких возражений от подчиненных, Врангель вслед за письмом издал приказ. В нем говорилось: «Генерал Слащёв отдал все свои силы и здоровье России и ныне вынужден на время отойти на покой». Иными словами, он почти отправлял Слащёва в отставку, но делал это с изяществом: «Дорогому сердцам русских воинов генерал-лейтенанту Слащёву впредь именоваться Слащёв-Крымский».
Томясь от безделья, Слащёв все дни крымских поражений продолжал бунтовать, пытался объясниться с ним. Но Врангель его не принимал и избегал с ним встреч.
В конце концов, он, казалось, добился своего. В распоряжении, направленном Слащёву, говорилось: «Ввиду Вашего желания приложить свои силы на помощь обороне Крыма и ввиду больших потерь в командном составе, приказываю Вам с получением сего незамедлительно отправиться в распоряжение генерала Кутепова».
Он с трудом пробился в Джанкой и там понял, что ни его помощь, и ни помощь кого-то другого армии уже не понадобится. Ее бегство не могла остановить никакая сила.
Там, в Джанкое, Слащёв увидел объявление об эвакуации.
— Что это? — спросил он у Кутепова.
— То, что видишь, — мрачно ответил Кутепов. — Эвакуация.
— Или предательство, — твердо сказал Слащёв.
И все же среди всего этого хаоса и стремительного бегства Слащёв еще раз попытался изменить ход событий. Он по Юзу высказал Врангелю свой спасительный план:
«Предлагаю сформировать кадры русской армии из тех, кто не желает быть рабом у большевиков, из тех, кто не желает бросать свою Родину, посадить их на суда и произвести десант к Хорлам, и прийти в Крым с другой стороны. Колебанию и колеблющимся не должно быть места — должны идти только решившие победить или умереть».