Чужая мать
Шрифт:
— Зачем откладывать? Я гитару мигом организую! Как зовут соседей?
— Они сами поют, — сказала Вера. — Слышите?
Сквозь шуршанье дождя улавливались и бреньканье струн, и смех, и поющие голоса.
— Ах, жаль! — взмахнул кулаком Аркадий Павлович и тут же, что называется, загорелся костром.
Этой затее обрадовался один Женька, закричав «ура», но Вера не пустила его за хворостом и для того, чтобы Женька не канючил понапрасну, отдала его куртку на голову Нефедову.
А костер вышел неожиданно удалой, в самом деле трескучий, столько наносили насквозь сухих березовых сучьев, что от треска, поднятого
— Ай да мы!
Сухощавый, верткий, он снял куртку, бросил на траву и стал в своей синей олимпийке с белой каймой под горлом выглядеть еще моложе, но постепенно все разбрелись, попрятались, Вера увела Женьку, и остались у костра, ожидая, пока он померкнет, только дерзкий его разжигатель и Нефедов, полный терпения... Под непрерывный и, казалось, бессмертный шум дождя из палаток, перемешивая мелодии, доносилась разная музыка: старались транзисторы. Языки пламени, робея, перескакивали с места на место, словно бы искали, где скрыться. И возвращались грусть и мысли о неудаче.
Восседающий на пеньке Нефедов поправил плащ на коленях и протяжно, носом, вздохнул, а Аркадий Павлович погрозил ему пальцем:
— Ни в коем случае! Только на отвлеченные темы...
И Нефедов мучительно сморщил лоб, потому что отвлеченных тем не находилось. Наконец он спросил:
— Вы верите в летающие тарелки?
— Допускаю, что инопланетные жители могут прилетать к нам, на Землю, — ответил Аркадий Павлович, подходя к краю соснового навеса и высовывая из-под него руку ладонью вверх, чтобы проверить силу дождя. — А почему бы и нет, если они только имеются в космосе?
— Та-ак... Прилетали! А зачем? Почему в контакт не вступили?
— С кем?
— С нами.
Аркадий Павлович повернулся и задорно спросил:
— Вы останавливались в лесу у муравейника?
— Сегодня. Это интересно!
— А почему никого из обитателей муравейника не пригласили к себе на чашку чая, не вступили в контакт?
Нефедов поерзал на своем пеньке.
— По-вашему, мы для тех, кто прилетает к нам на тарелках, — муравьи?
— Это обидно, конечно, — озорно засмеялся Аркадий Павлович, — но... Цивилизации делают бешеные скачки за десятилетия. А если нас разделяют тысячи лет? Или сотни тысяч? Закурим по одной?
Прикурили от хрупких хворостинок, рассыпающихся на угли, которые быстро одевались пеплом, и Нефедов скучно сказал:
— Муравьи, хотя у нас... кибернетика! Сейчас, например, рождается новое поколение вычислительных машин. Я читал...
— А я с этим связан, — сказал Аркадий Павлович.
— С кибернетикой?
— Применительно к психологии. Машины становятся все умнее!
— Представляете себе, — спросил Нефедов и даже встал от волнения, — целые поколения исключительно умных машин? Одни умницы! Подряд! А у людей в каждом поколении есть свои дураки!
— Встречаются, — засмеялся Аркадий Павлович.
— И жулики!
— И они... — горестно подтвердил обезоруженный рыболов.
— Догнать бы его сразу! — вырвалось у Нефедова. — Как? Пешком по воде? Как Христос?
Они опять помолчали, а транзисторы выбрали из множества разных одну, самую
— Что это у вас? — заметил Аркадий Павлович.
— Конфетка.
— Забыли! Всё! Навсегда!
— Я домой пойду, — сказал Нефедов, ежась от капель, попадавших ему за воротник.
Аркадий Павлович вскинул палку, которой ворошил пепел.
— Спокойной ночи!
Но спокойной ночи не вышло, потому что впервые в жизни не удалось уснуть ни сразу, ни через час. Нефедов оделся, посидел, послушал, как шумят мембраны палаточных стен, и на цыпочках стал пробираться к выходу.
— Куда? — взметнулся за его спиной шепот Веры.
— Тсс! — ответил он, приложив палец к губам.
Еще не было десяти, музыка, как и дождь, не унималась, и он решил, что обойдет весь лагерь, может быть, наберет пять удочек, вымолит по одной, не в качестве подарка, а купит, и утром вернет их Аркадию Павловичу. И по этому именно случаю Вера устроит пир...
И едва он подумал так и почувствовал крохотное облегчение от этого, как зацепился за какую-то корягу и упал на корни, жерди, ветки, сваленные в кучу у одной палатки, из которой выстреливала белая полоска света.
— Заходите! — послышалось в ответ на шум, поднятый им, и Нефедов торопливо встал, вытер носовым платком руки и колени и нырнул под полог палатки.
В ней — под низкой и яркой, на разрыв горящей лампочкой, за длинным столом примостился молодой бородач, похожий на лешего, борода закрывала уши и бедово курчавилась вокруг них. А весь стол окружали пеньки, а ко всем столбам палатки были прибиты полочки, и на всех пеньках и полочках теснились причудливые деревянные фигурки или просто куски корней с рогами. Какую-то долю времени хозяин и пришелец безмолвствовали... Пораженный Нефедов рассматривал необычайные, баснословно изломанные создания, казавшиеся меж тем живыми, а бородач изучал корень, который держал в своей руке, как в лапе. Он, словно бы колдуя, поворачивал мускулистый корень так и сяк.
— Прометей, правда Прометей!
— А удочек у вас нет? — тихо спросил Нефедов.
— Каких удочек?
Бородач из восторженного сразу стал растерянным, а Нефедов, отступая, еле выпутался из-под полога.
В другой палатке, где тоже горел свет, а Юрий Евгеньевич лишь по этому признаку и выбирал людские убежища, в которые можно вторгнуться, как-то чревовещателыю, будто ей придавили горло, ворковала несдающаяся мелодия. Спят? Но свет... Потоптавшись, Нефедов приоткрыл полог.
Здесь, утвердив между раскладушками табуретку с плоским чемоданом на ней, сражались три преферансиста в джинсах. Забытый приемник бормотал в головах одной постели, видимо, его и не слышали. Зато, как по команде, все разом повернулись к Нефедову и воскликнули:
— О! Четвертый!
А одинокий игрок уже подвинулся на своей раскладушке:
— Садись.
Нефедов успел заметить, что удочек здесь не было.
— Я не играю.
— Так чего тебе надо?
— Извините, — пробормотал он, пятясь, и обронил за собой полог.
В третьей палатке свет был голубой. И сперва Нефедов этого испугался, а потом решил — была не была, все-таки свет, неважно какой расцветки. Лишь бы не спали, а все остальное — нипочем!
Однако то, что он увидел...