Чужая — я
Шрифт:
За то, что не узнала его с первой минуты? За то, что сделала что-то в прошлом?
Прижимая меня к себе так, что даже попробуй я вырваться — не выйдет, Норт тянет меня к дивану и грубо разворачивает к себе спиной, сжимая грудь, царапает ногтем вершинку. Это воспламеняет, и, даже закусив губу, я не могу сдержать стон, не изогнуться в спине, вжимаясь в его тело.
Бормоча что-то нечленораздельное, Норт порывисто стягивает с меня джинсы. Следом отлетает не выдержавшая нашей жестокости пряжка его ремня. Он входит резко, одним движением, со сдавленным стоном. Это немного больно, но боль уместная. В нас с Нортом ее, очевидно, теперь хватает. Я позволяю ей выливаться через это безумие из него, из меня, потому что лучше сбросить балласт так, чем тянуть его дальше. А потом свернуться обнаженным комочком на груди у Норта и не вставать, пока не утихнут все бури. Недаром я инстинктивно искала у него защиты, даже когда подозревала в причастности к попытке своего убийства.
В общем, от этой близости я не жду разрядки, кроме эмоциональной. И внезапно ярко, неизбежно взрываюсь от одного только понимания, что сейчас кончит он.
Безумие отступает медленно, раскачивающийся мир возвращается в свое устойчивое положение, и теперь возникает вопрос о том, что будет дальше, что мне следует делать? Я поворачиваюсь к Норту с озадаченным выражением на лице.
— Не очень счастлива, Тиффани? — спрашивает он, изгибая одну бровь. — Ничего, сейчас исправим.
Я ничего не понимаю, но вздрагиваю от удовольствия, когда он проводит подушечками пальцев по моей спине до самых ягодиц, едва касаясь. На его лице мрачное удовлетворение и осознание полной власти. От мысли, что он совершенно точно знает, как заставить меня кричать в голос от наслаждения, становится ужасно не по себе, потому что это тоже часть моего наказания. Я, не скрывая страха, гляжу в его зачаровывающие глаза и пропускаю момент, когда он подхватывает меня под колени и перекидывает через спинку дивана. Опомниться не успеваю, как лежу на подушках, запутавшись в собственных волосах, а Норт стягивает с меня кеды, джинсы, белье…
— Посмотри на себя, — говорит Норт, не скрывая непонятной мне горечи.
Одним движением вздергивает на ноги и подводит к зеркалу в полный рост.
— Смотри, черт подери, какая ты красивая. Ты ведь понимаешь, насколько ты красивая. — В этом признании нет вопроса, нет и радости.
Честно говоря, глядя в зеркало на нас, я не вижу ничего восхитительного. А может, дело в постановке. Норт зачесывает на одну сторону мои волосы, что длиной ниже талии, лишь чуточку кокетливо прикрывая наготу, оценивая, как аукционный лот, а сам он полностью одет. Какое-то уродливое клише получается.
— Ты поэтому спуталась с моим братом у меня за спиной? Чтобы доказать, что можешь иметь все и сразу? Или тебе чего-то не хватало? Чего?
Это что он такое сейчас сказал?
Норт наклоняется к моей шее и с болезненным выражением на лице вдыхает запах.
— Ты… — говорю я хрипло и откашливаюсь. — Ты сошел с ума?
Мне становится действительно страшно, потому что, кажется, так он и думает. Еще один пазл встает на свое место, и объяснение получают десятки странностей и непоняток. Все, абсолютно все действия Норта после моего падения обусловлены борьбой между страстью и кислотной ревностью. Он получил чертову фотографию нас со Стефаном после того, как я вроде как уехала домой, и он не взял трубку, не спас меня. Мне страшно представить, что он почувствовал, узнав, к чему привело такое решение. Возненавидеть человека в одночасье можно, но нельзя разлюбить. И тогда любовь с ненавистью начинают драть тебя на миллион маленьких кусочков. А теперь добавьте к этому взрывоопасному коктейлю чувство вины и получите слабенькое представление о самоконтроле Норта Фейрстаха.
Он всего один раз попытался меня переехать. И всего двадцать раз завуалированно назвал своего брата мудаком.
А хуже всего, что я понятия не имею, как доказать свою невиновность.
— Норт… — пытаюсь я заговорить и обернуться.
Результат от моего обращения совершенно не тот, на который был расчет. Он грубо разворачивает меня обратно к зеркалу, обвивает бедра руками и скользит пальцами ниже. Пара движений, и я уже бьюсь в его руках, силясь вырваться и не проиграть войну с собственным телом. От этой борьбы его расстегнутый и загнутый на один подгиб манжет задирается выше, и моя ладонь непроизвольно задерживается на горячей, гладкой коже, которая сводит с ума не хуже пальцев. Не понимая, что делаю, я прижимаю его руку еще сильнее к себе и вскрикиваю от удовольствия, почти ненавидя себя за это.
— Прекрати этот кошмар, — выдыхаю, пока остались силы сопротивляться.
— Кошмар, Тиффани?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем речь!
Он начинает расстегивать пуговицы рубашки, и я зависаю от зрелища открывающейся кожи. Удивленно моргаю, поймав в фокус чернила татуировки на внутренней стороне запястья. Мне бы уйти, пока не поздно, но я, как завороженная, не могу даже пошевелиться. Ужасно, но я бы отдала душу за то, чтобы доказать этому парню, что он на мой счет ошибается.
У него лучший мотив сбросить меня с крыши из всех, но какая-то часть меня согласилась бы на это, лишь бы он поверил, что я не спала с его братом.
Я больная? Знак вопроса тут лишний. Я больная.
— Давай, Тиффани, скажи мне, чего тебе не хватало, что нашлось в моем брате. — Он стягивает одежду медленно, вынуждая меня смотреть на него, изучать его, хотеть с каждым мгновением все больше. — Я бы мог предположить, что у него член длиннее, но это идет вразрез с генетикой! Так может, скажешь мне ответ? Или он не так давно побывал у тебя на пальце?
— Идиот, — шиплю я, едва удерживаясь от оправданий по поводу кольца.
Увы, Норт действительно не имеет к этой вещице никакого отношения.
— Дай я угадаю: ты не помнишь, — это звучит до предела ядовито. А Норт уже берется за пуговицу брюк, и я сглатываю ком в горле. — Ну ничего, на этот раз я, научившись на своих ошибках, тебе напомню. А потом сгоняешь к Стефу — сравнить.
Ярость ударяет в голову, и я бросаюсь на него, с силой толкаю в грудь. Однако вместо того, чтобы отступить, Норт подхватывает меня под бедра и несет в спальню. Я выкрикиваю ругательства и требую отпустить — безрезультатно. Он бросает меня на кровать и порывисто скидывает остатки одежды. Гневные слова тотчас вылетают из моей головы. Нет, я, конечно, все понимаю, но если я-она действительно посчитала, что Норта Фейрстаха — вот такого вот Норта Фейрстаха — ей мало, то я даже и не знаю, что должно было навести ее на эту безумную мысль. Я правда не понимаю.
Он явно наблюдает за моей реакцией, наслаждается ею. А я бы под пытками не сумела отвести взгляд от его тела. Безупречного. Совершенного. От мысли, что еще недавно оно принадлежало Мэри (и все еще принадлежит, вообще-то), мне хочется вопить и кусаться.
— Где у тебя остались отметины после падения? — спрашивает он, лаская кожу на моем животе. — Неважно, я найду их все.
Он целует каждую неровность, оставленную на моей коже падением. И я могла бы предположить, что они все еще выделяются цветом, но память подсказывает, что Норт на самом деле знал каждый дюйм моего тела. Каждую родинку, каждый шрамик.