Чужая жена
Шрифт:
Вопрос риторический, и так понятно, что я не к Орлову пришел. Молчу, рассматриваю стеллаж за спиной следователя. Чувствую устремленный на меня внимательный взгляд.
— Врачи разрешили завтра у Орловой взять показания.
— Как она? — против воли в голосе слышится беспокойство и тревога.
— Пока не родила, — странно шутит полицейский, что-то записывая на листочке.
Сжимаю зубы. Ответ меня совсем не устраивает, но понимаю, что с ребенком все в порядке. Неизвестность — самая ужасная на свете штука. Мучаешься мыслями и догадками изо дня в день, представляешь
— Подведем итоги сегодняшней беседы. — Будничным тоном следователь зачитывает мои показания, ни разу не подняв на меня глаза. — Все правильно?
— Да, — согласно киваю головой, ничего менять не буду. Мужчина вздыхает, разворачивает лист, кладет ручку.
— Признаете себя виновным в особо тяжком преступлении?
— Да.
— Слушай, Гусейнов... — Следователь устало протирает глаза, сжимает переносицу, произносит: — Ты понимаешь, что тебе светит минимум восемь-десять лет? Если прокурор постарается, влепят и двенадцать. Тогда ты еще долго не увидишь свою любовницу и своего ребенка.
Задерживаю дыхание, опускаю глаза на потертый от времени стол. Понимаю. Все прекрасно понимаю и осознаю, что малыш, который сейчас под сердцем у Жасмин, не скоро увидит своего отца. И захочет ли увидеть — большой вопрос. Если бы я не приехал, не убил Орлова, сейчас бы не было никакого ребенка. И, возможно, вместо Максима хоронили Жасмин. Я защищал любимую женщину, своего нерожденного малыша. Я не мог поступить по-другому. Я сделал все, что в моих силах.
— Где надо расписаться? — беру ручку, смотрю на исписанный мелким почерком лист бумаги.
— Я бы посоветовал тебе еще раз подумать, прежде чем ломать свою жизнь. Ты ведь не убийца, тебе просто не повезло.
— Я так понимаю, вот здесь? — Нахожу свободное место на листе и расписываюсь. Рядом недовольно вздыхают.
— Петров, уводи. — Следователь складывает подписанные бумаги в папочку. — Если передумаешь, скажи.
В кабинет заходит этот самый Петров, берет меня под локоть. Я не задерживаюсь взглядом ни на чем, опускаю голову и покорно иду в камеру, где мне предстоит пробыть до суда. СИЗО не то место, где хотелось бы побывать в жизни. Здесь свои порядки, законы, режимы. Своя иерархия среди заключенных. Здесь свой мир, который подготавливает тебя к тому, что будет за колючей проволокой, когда вместо имени у тебя будет только статья и номер дела.
Тяжелая металлическая дверь, возле нее с меня снимают наручники и под пристальными взглядами охраны СИЗО, заводят в камеру. На мгновение замираю, не отводя глаз в сторону, если кто на меня смотрит в упор. Мне, можно сказать, повезло попасть в камеру, где были свободные лежачие места. Успел уже услышать, какие бывают тут условия, когда СИЗО переполнен.
Уверенно направляюсь к своей койке возле окна. Там дует, но, если с головой накрыться шерстяным одеялом, не так холодно.
— Что тебе сказал Новиков? — ко мне подсаживается Жека. Мужчина под пятьдесят, мотающий не первый срок. За какие преступления — мне неинтересно, но и игнорировать его вопросы — себе дороже. Знаю, что до того, как появлюсь на зоне, обо мне там уже будут знать.
— Посоветовал чистосердечно признаться.
— Что была самооборона?
— Да.
— Жалеет тебя, дурака молодого. — Жека ухмыляется, смотрит на мои пальцы, сложенные в замок. — Послушай его совета. Срок меньше будешь мотать. Если прокурор не будет сукой, вообще минимум дадут. Подумай.
— Хорошо.
— Надеюсь, что та, ради кого ты замарал свои руки, будет тебя ждать. А иначе нехер было эту сучку спасать. — Он сплевывает на пол, поднимается и уходит.
Я не стремлюсь с ним спорить и доказывать что-то. Даже если не будет ждать, она не заслуживала того, что ей обещал Орлов.
Что будет со мной? Я обязательно пройду свое испытание, выйду на свободу и начну жизнь с нуля. Не знаю как, не знаю кем, не знаю с кем. Но у меня будет новая жизнь. Как сейчас у Жасмин.
***
— Гусейнов, на выход!
В дверях меня ждут трое конвоиров. Жека вопросительно смотрит в мою сторону, пожимаю плечами. Без понятия, чего от меня сейчас хотят. Для показаний еще не время.
В коридоре, став к стене лицом, завожу руки за спину, чувствую, как на запястьях щелкают холодные металлические кольца. Берут под локоть, куда-то ведут. В глубине души теплится маленькая надежда, что, может быть, ко мне пришла Жасмин или мама. На приход отца или Беллы не рассчитываю.
Подходим к темной двери, с меня снимают наручники. Потираю запястья, меня заводят в комнату, где стоит стол и два стула, на одном уже сидят, второй предназначен мне. Прежде чем сесть, окидываю помещение ищущим взглядом, но никого больше не нахожу. Разочарованно вздохнув, сажусь, положив руки, сцепленные в замок, на стол. Не сразу устремляю тяжелый взгляд на посетителя. Сначала рассматриваю затертую поверхность казенной мебели, взгляд смещается на руки напротив, тоже сцепленные в замок. Я сижу в темной толстовке, мужчина в накрахмаленной рубашке и сером пиджаке.
Оба храним молчание, пристально разглядывая друг друга, словно видимся после долгой разлуки. Взгляд напротив сердит, мечет молнии и темен, как самый темный час перед рассветом. Губы сжаты в тонкую недовольную линию.
— Почему мамы нет? — Я смотрю в упор, не тушуюсь под взглядом гневных карих глаз.
— А ты как думаешь?
— Она имеет право меня навещать.
— Я так не считаю. Зачем навещать того, кто явился причиной слез.
Сжимаю зубы до неприятного скрежета, отвожу глаза в сторону. Отец не скрывает своего презрения. Он не примет ситуацию, которая бросила тень на его безупречную репутацию. Он не будет слушать причины, побудившие меня так поступить, ведь предупреждал, чтобы я держался подальше от Орловой. Он настоящий кремень, ему проще меня вычеркнуть из своей жизни, чем переживать и что-то делать ради моего спасения или смягчения срока. Поэтому последующие слова для меня не становятся шокирующей новостью: