Чужеземец
Шрифт:
Не помню и того, сколько раз я сознание теряла, но обливали меня ледяной водой, в чувство приводили — и опять… Как выдержала — сама не понимаю. Уж готова была покориться — и всякий раз за миг до того в беспамятство проваливалась. …А теперь вот лежу на соломе, боюсь пошевелить руками искалеченными, гляжу на круглую, бледно-жёлтую, с зеленоватым каким-то отливом луну. И не спится мне, хотя и стоило бы напоследок поспать. Авось, чего доброе приснится. Хорошо бы из детства раннего, ещё до мора, когда и дом был у нас в Хайограте огромный — или казался мне, малявке, огромным, и мама — весёлая, молоком овечьим пахнущая — волосы мне расчёсывала, четыре косы заплетала… по каждому году косу… а дед сказку сказывал о лисице
Уходят они, мои родные, тёплые… отец с матерью, братики Аохнаги с Тиумихи, муж, детишки мои первые, близняшки, коим мы с Гирроуги даже имена не успели наречь не успели — кончилось в них тепло жизненное, угасли в тот же день, что и на свет пришли… А через год — родила Миухири, и радовал он меня всю отпущенную ему судьбой дюжину… не хочу я вспоминать… вдруг ещё напоследок тот сон муторный выплывет… про жертвенник Ночной Госпожи и крысу наглую… Лучше уж о наставнике Гирхане вспомнить… нет, не надо… опять привидится та дорога, где расстались мы навсегда, и казалось мне в те дни, что вырезали из меня, живой, сердце, а кровавую пустоту соломой забили… и даже Алана с Гармаем лучше сейчас не вспоминать, потому что как знать — не напрасны ли все муки мои? Может, в Анорлайе схватила их стража… и сидят они сейчас в темнице гнилой, ждут, когда приедет за ними деревянная клетка, в какой и меня сюда везли… Лучше ни о чём не думать, если уж нельзя доброго сна, так пусть уж какой угодно — лишь бы не ворочаться на соломе, не ломать голову о том, как оно завтра выйдет… а пляшут перед глазами пятна лиловые, точно языки огненные, кривляются, зовут на тёмную дорогу…
Вынырнула я из сна как из трясины болотной, губами душный воздух глотала. А вроде ничего такого и не привиделось, никаких таких чудовищ жутких.
Та же самая комнатка, та же дверь железная, снаружи засовом заложенная, та же луна в окошке, тот же грубый камень повсюду. И я на той же соломе лежу, а напротив меня стена та же. Нет, не та же. Пробежала по камню вроде как рябь на воде, расплылся он, посветлел — и вышла оттуда фигура. Не больно высока ростом, стройна — и знакома она мне, ох как знакома! Только сегодня виделись.
Откинул он капюшон синего плаща своего, опёрся на посох, поглядел на меня внимательно.
— Ну, здравствуй снова, Саумари. Уж не обессудить, пришлось в сон твой незваным войти. Не договорили мы тогда… А то, глядишь, сейчас всё бы иначе было. «Синяя Цепь» своих братьев и сестёр соблюдает. И насчёт платы договорились бы. Нет у тебя денег, да и ладно. Нет — значит нет. Мне даже неинтересно, сколь их у тебя в подвале зарыто. Молчи, молчи, отвечать мне не надо, сейчас ты слушай только.
Не поздно ещё договориться. Знаешь, что тебе завтра уготовано? Смерть на медленном огне. Приятного мало, да?
Он понимающе кивнул, щёлкнул пальцами, и слетели с них крошечные синие искры — точно светляки, зависли они в воздухе. А колдун продолжал:
— Но это не самое страшное, Саумари. После смерти ждут тебя мучения похуже.
Наивные люди называют то Нижними Полями, но мы-то, маги, знаем, что это место не внизу и не вверху, не на юге, не на севере. Это вообще не место, если хочешь. В обычном языке просто слова подходящего нет. И место это населено, Саумари.
Обитают там сильные духи. Они-то и будут терзать тебя, и терзать вечно. Знаешь за что? За то, что притворялась ты ведьмой, притворялась, будто к духам взываешь, а сама нисколь не верила в них. Думаешь, мы книги твои, на чердаке укрытые, не отыскали да не прочли? Запомни, лжеведьма, можно безнаказанно обманывать людей, но духи знают все наши помышления. И духи обидчивы. Невозможно описать муки, которым они самозванца подвергнут. Там, где им ничего помешать не сможет. Там, где будешь ты в их вечной и безраздельной власти. Ты, глупая, над духом восточного ветра насмехалась? А ведь скоро с ним встретишься…
И хотела я ему ответить, да слова к языку прилипли. Не от страха, а от растущего во мне отчаяния. Всё вдруг показалось бессмысленным — и дневное терпение моё, и завтрашняя казнь. В лунном свете обесцветилась вся моя прежняя жизнь, и чёрной кривой полосой привиделась жизнь будущая. Бесконечным когтем, раздирающим меня на вопящие от боли куски.
— Теперь узнай главную нашу тайну, зачем «Синяя Цепь» существует. Не только для того, чтобы волхвам, колдунам да магам друг дружке помогать да от житейских превратностей защищать. Это первый слой, и мало кому второй ведом. А главное — это подготовить себе безопасное посмертие. Для того мы с духами договариваемся, через нас они получают радость жизни этого мира, а после смерти нашей избавляют нас от тамошних мук и делают подобными себе. Не рабами бесправными будем мы в Нижних Полях, а господами… Ну, или хотя бы надсмотрщиками…
Голос его, доселе вкрадчивый, сейчас окреп, и послышался в нём звук медной трубы.
— Ты не ведьма, у тебя нет магического дара. Тебе не положено спасение от вечных мук. Но всё это можно изменить. Я послан духами возвестить тебе их волю.
Предлагают тебе сделку. Ты завтра, как приведут тебя на казнь, падёшь на колени, раскаешься в заблуждениях своих, принесёшь богам жертвы. А главное — растопчешь вот это.
Махнул он рукавом плаща — и повис в воздухе деревянный крест, Аланом подаренный.
Который днём сегодня мне уже показывали и то же самое предлагали.
— Зачем это духам — не знаю, — продолжал маг. — Я лишь посланник. Подумай о вечности, старуха! Подготовь там себе достойный уголок…
Я по-прежнему не могла произнести ни слова, и ни руками, ни ногами пошевелить не удавалось. Но кислая слюна скопилась у меня во рту, и улучив момент, плюнула я.
Плюнула — и попала. Зашипел плевок, точно на раскалённый камень угодил, подёрнулся рябью плащ, потемнел. И медленно растаял в воздухе начальствующий над учётной палатой южных звеньев.
Пробудилась я — словно от толчка под рёбра. Опять вокруг всё то же было, стены, солома, решётка на окне, лунный свет, кружащаяся в нём мошкара — но это уже не снилось. Долго я с боку на бок ворочалась, хотела забыть о страшном — и не забывалось. А вдруг во сне открылась мне правда? Вдруг и впрямь есть место, куда уходит после смерти человеческая суть? И если меня там ждут оскорблённые духи…
Насмешек они мне не простят.
Так что же, готовить «достойный уголок»? Алана предать, Гармая? Тех, кого я в сердце своё приняла навечно? И внезапно ясно мне стало, кто они для меня. Не чудной путник, уроженец далёкой страны. Не дерзкий мальчишка-раб с тяжёлой судьбой. Сыном и внуком я их сочла. Слепая, безразличная судьба отняла у меня родного сына, не дала мне понянчить внуков — и я смирилась, тем себя утешая, что людям нужна. А вот сейчас непонятно что или кто — та же ли судьба, случай, или даже Истинный Бог — подарил мне, хоть и ненадолго, сына и внука. Но бесплатных даров не бывает — надо платить и за этот. Что ж, заплачу.
И выкатились на глаза мои слёзы — те, что так долго держала я в себе. Но кто сейчас мог меня услышать?
Сперва я не даже не поняла, что случилось. Плясала в лунном свете мошкара, кружились пылинки — и вдруг их беспорядочное движение изменилось, воронкой завертелся в лунных лучах столб света. С каждым мигом становился он ярче и плотнее — и вот вышла из лунного столба высокая молодая женщина. Не было на ней одежды, да и не нуждалась она в покровах. Очень похожа оказалась на свои статуи.