Чужие дети
Шрифт:
Сама кухня оказалась светлым помещением справа в глубине дома. Через французские окна Элизабет могла видеть внизу узорную решетку перил лестницы, ведущей в сад.
Эта кухня походила на то, что видишь в выставочных залах или в дорогих магазинах: там обнаруживаешь бесчисленное количество безделушек, в высшей степени изысканных. Здесь же изысканность не могла скрыть того, что каждый сантиметр тщательно продуман, что ручка каждого буфета, каждая лампа внимательно изучены, а уж потом отобраны.
Том Карвер поставил перед Лиз кружку с кофе:
— Ваш отзыв — не очень-то восторженный.
— Я
— Как бы там ни было, но вкладывать душу — моя профессия.
— Да-да, конечно. Я не хотела показаться невежливой.
— Я и не считаю вас невежливой, — он присел напротив нее. — Первоначальные обитатели этого дома вложили большую долю души, не так ли? Особенно — в общих комнатах. Подумайте, каким роскошным был Бат, — Карвер замолчал и придвинул к Элизабет мисочку с коричневым сахаром. — Почему вы непременно хотите жить в Бате?
— Мой отец живет здесь. Мне знакомы эти места. После Лондона тут спокойнее.
— Так почему вы не купили в Лондоне дом с садом, и не навещаете своего отца в свободные выходные?
Элизабет опустила ложку с сахаром в кружку, медленно помешивая.
— Не знаю, я не думала о таком. Мне пришла в голову идея купить коттедж с садом.
— Англо-саксонская сельская идиллия.
— Возможно.
— Это очень романтично, — сказал Том, — очень достоверно. Саксы танцуют вокруг майского древа…
— Но разве они танцевали? — спросила Элизабет. — Они еле пробирались в грязи, одетые в отрепья и умирали до тридцати.
— Идиллия непохожа на реальность. Она зависит от отсутствия грязи и наличия всех зубов. Вот у вас есть идиллия?
Элизабет сделала глоток кофе.
— Нет.
— Благоразумная девушка, — сказал Том.
— Я не уверена, что могу считаться таковой, — ответила она. — Но после смерти матери я очень хорошо поняла, что хочу что-то изменить, сделать что-то новое, разнообразить свою жизнь. Я не желала менять работу, потому что у меня уже через год-другой будет перспектива занять ведущую должность. Но интуитивно почувствовала, что превращаюсь в одну из тех женщин, которые преподавали нам в школе и кого мы обычно жалели с превосходством юности. Вероятно, мы совершенно неверно толковали жизнь — в четырнадцать-то лет! Но мы не видели в их жизни хоть что-то, кроме школы, кроме нас…
Том обхватил обеими ладонями кружку.
— Вы были когда-нибудь замужем?
На долю секунды возникла напряженность.
— Нет, — ответила Элизабет.
— А хотели этого когда-нибудь?
Лиз взглянула на свою чашку с кофе. С одной стороны, она хотела прямо сказать Тому: он недостаточно хорошо ее знает, чтобы задавать подобные вопросы. С другой же стороны, ей было нужно, пользуясь случаем мимолетной откровенности, рассказать, что она как никогда желает выйти замуж. Но только подходящие мужчины уже благополучно женаты. Она чувствовала, что сможет реализоваться только в любви, даже если ей и не представится такая возможность. Это беспокоило Лиз. Переносить одиночество, эту постоянно усиливающуюся боль, оказывалось с каждым днем все труднее. Одиночество затеняло все. Оно заставляло Элизабет думать (и это однажды заметил ее отец), что любой наполненный наполовину стакан чаще всего наполовину пуст.
Когда
— Я полагала, — сказала Лиз Тому Карверу, — что мы собирались поговорить о моем доме.
— Да.
— Но…
— Я стараюсь заставить вас сказать: действительно ли вы хотите потратить примерно пятнадцать тысяч фунтов на нечто, от чего ваше сердце не будет ликовать.
— Почему это должно интересовать вас? — резко спросила Элизабет. — Почему это беспокоит вас? Вы получите свое вознаграждение в любом случае, понравится мне дом или нет.
Том Карвер поднялся и прошел через кухню к столу, где он оставил кофейник. Он спокойно ответил:
— Вы совершенно правы. В большинстве случаев я действительно не принимаю близко к сердцу дела своих клиентов. Они — те, кто совершает в итоге выбор, этот выбор — их обязанность. Но… — он замолчал.
— Но что?
— …Вы прелестная женщина, — просто ответил Том. Он держал кофейник над ее кружкой. — Еще кофе?
Лиз отрицательно помотала головой. Он наполнил свою кружку, а потом сказал:
— Могу я вам кое-то показать?
— Конечно.
Карвер поставил кофейник и ушел в другой конец кухни, которая была оборудована, словно гостиная — с диваном, креслами и телевизором. Потом вернулся обратно, неся фотографию в рамке, и поставил ее перед Элизабет.
— Вот.
Мистер Карвер принес фотографию маленького мальчика, вероятно (Элизабет никогда не была уверена в определении детского возраста) лет семи. Он казался на удивление симпатичным, с густыми волосами, ясными глазами и усыпанным веснушками лицом. На мальчике были клетчатая рубашка и джинсы. Он сидел верхом на воротах или заборе, глядя прямо в объектив так, словно ему нечего было скрывать.
— Мой сынок, — сказал Том. — Его зовут Руфус. Ему восемь.
— Выглядит, как ангелочек, — проговорила Элизабет.
— Я даже думаю, что он таков и есть, — улыбнулся Том. — В его отсутствие я полагаю так.
Элизабет отодвинула фотографию на несколько сантиметров.
— Сейчас он в школе?
— Нет. Он живет со своей матерью.
— Вот как, — протянула Лиз.
— Его мать оставила меня, — сказал Том. — Почти год назад. Она оставила меня ради заместителя директора школы, учителя в местечке под названием Седжбери. Это в Мидленде.