Чужие дети
Шрифт:
— Сегодня? — спросил отец. — Сейчас?
Она развернулась от раковины с лилиями в руках, с которых стекала вода, волосы, зубы и глаза Дейл сияли.
— Честно, — повторила она. — Честно, папа. Ты же видел все там наверху? Я обещаю, это займет у меня пару часов. Надо просто расчистить достаточно места, чтобы спать.
Эми не включала свет. Сгорбившись, она уселась на один из светлых диванов в гостиной их с Лукасом квартиры, положив ноги на кофейный столик, прижав кружку с чаем к животу и глядя на гаснущую полоску света над крышами домов напротив. Может быть, всего через несколько минут зажгутся уличные фонари, и небо моментально потемнеет по контрасту
Пока Эми пила чай и неотрывно смотрела на небо, она пребывала в раздумьях. Точнее, она лежала и позволяла своим мыслям течь через ее мозг или кружиться около, пока она пребывала в неподвижности. Девушка сидела так с того момента, когда идея, настойчиво вертевшаяся у нее в мозгу, теперь так же наскучила ей (не физически, а эмоционально), как наскучили усилия и разочарования. Ужасная скука возникла от осознания, что люди, на самом деле, не изменились. Если она собирается любить одного из них, то должна научиться любить в нем все, даже и не самые, на ее взгляд, лучшие черты. Понимание этого пришло, когда Эми клала сахар в третью чашку чая, и стало более утешением, нежели шоком. Теперь это не слишком ее тревожило. «Я устала любить, — сказала девушка своему отражению в чайнике. А потом, секунду спустя, она приободрилась, ощутив сладкий горячим глоток чая. — Я устала пытаться любить Лукаса».
Эта мысль оттеснила прежние ощущения от усталости. Эми вернулась обратно на диван и положила ноги на сей раз не на столик, а на подарочный альбом Лукаса с фотографиями храмов Ангкор-Вата. Она осознала с медленной волной энергии, что сама идея оставить Люка заставляет ее чувствовать себя иначе — лучше, не так безнадежно. Это заставило ее чувствовать печаль — бесспорно, достаточную, чтобы у нее на глаза навернулись слезы. Слишком много вложила она в эти отношения, слишком много было у них надежд. И самое главное — Лукас способен любить. Но, несмотря на печаль, появилось ощущение чуда. В ее решении виделась пусть маленькая, но надежда. Она успешно восстановит для Эми ее жизнь, возвратит ее в мир после месяцев блуждания в потемках.
За окном зажглись уличные фонари, и вид крыш резко изменился, превратившись из совершенно реального в неестественный. Эми села на диване, поставила кружку на стол и опустила ноги по пол. Одна девочка с ее работы собирается в Манчестер. Она сказала, что на севере хорошие возможности, потому что по-прежнему много людей хотят податься на юг, все еще веря, что энергия исходит из мира телевидения не южнее Бирмингема. Почему бы ей не поступить так? Почему бы не отправиться на север и не начать другую, самостоятельную жизнь? Она будет одна, безусловно, начнет жизнь в одиночестве. Но она и теперь одна, пускай и рядом с Лукасом, который всегда кажется таким отрешенным, всегда поглощенным чем-то другим, — только не ею. Эми говорила ему снова и снова, что не хочет его внимания целиком, но как будущая жена, чувствует себя вправе претендовать на долю его заботы.
Девушка посмотрела на свою левую руку. Ее кольцо в знак помолвки — ограненный в форме квадрата цитрин в обрамлении белого золота — казалось, сидел на ее пальце, будто бы ему неудобно находиться там. Может быть, он всегда так выглядел, а может, Эми всегда подсознательно знала, что камень не подходит ей. Лукас выбрал его. Девчонки на работе непримиримо разделились на тех, кто считал это кольцо настоящим романтическим жестом и на полагавших, что оно совершенно неподходящее требованиям современных отношений. Сама Эми не придерживалась мнения
Эми встала и потянулась. Лукас вернется домой около полуночи, усталый, но слегка возбужденный — таким он всегда был после трехчасового сидения на радио-шоу. У нее есть, возможно, три часа, пока Люк не вернется. За это время она должна решить, что сказать ему и как сделать это. Три часа, за которые она сможет уложить свою одежду и наиболее необходимые личные вещи и уехать к своей подруге Карле, оставив кольцо с цитрином и письмо на кофейном столике. Люк найдет их, когда возвратится домой.
Дейл пела. Элизабет отлично слышала ее голос в кухне тремя этажами ниже. У нее был хороший голос — высокий, сильный и мягкий. Она пела под компакт-диск «Эвиты», и звук разлетался вниз по всем дому по спирали, проникая через открытые двери, разлетаясь повсюду. Ее голос был полной противоположностью тому, которым Дейл кричала накануне, когда обнаружила хаос, устроенный Элизабет наверху. Тогда все казалось ужасным: вопли ярости и гнева, громыхающие шаги по ступеням, приступы слез. Лиз сидела на своем месте за столом и отказывалась реагировать, молча и упрямо высказывала свое нежелание как бы то ни было реагировать на происходящее. Зато отец Дейл реагировал. Том попытался успокоить Дейл, он же поднялся наверх вместе с ней, чтобы помочь привести в порядок вещи дочери, уверяя ее в правоте.
Лиз задумалась, слышит ли теперь Том пение в своей студии. Он находился внизу уже много часов, с четырех или пяти утра, когда отказался от всех тщетных попыток заснуть и осторожно поднялся из кровати, пытаясь не разбудить Элизабет. Она тоже проснулась, но притворилась спящей, чтобы избежать необходимости что-нибудь говорить.
Лиз отнесла ему кофе около восьми. Том сидел, закутанный в банный халат, перед своей чертежной доской, глядя на план часовни. Он взял кофе и другой рукой обнял ее, не отрывая взгляда от чертежей.
— Ты бы хотела взглянуть на это?
— Конечно.
Том отхлебнул кофе.
— Я боюсь тебя, — сказал он. — Боюсь того, что ты думаешь.
Она мягко высвободилась из его объятий.
— Я тоже боюсь.
— Давай пойдем туда и посмотрим на часовню сегодня утром?
— Давай, — согласилась Элизабет.
Том на миг взял ее за руку.
— Хорошо.
Полчаса спустя он пришел на кухню, чтобы поставить пустую кружку по дороге наверх, готовясь побриться и одеться. Элизабет сидела за столом, уже одетая, читая художественное приложение к субботней газеты. Он наклонился, когда проходил мимо, и поцеловал ее волосы.
Лиз спросила:
— Завтрак?
— Нет, спасибо. Я уже завтракал полчаса назад в студии. Ты можешь подождать?
— Да.
— Ты не против того, чтобы подождать?
— Нет, — сказала Элизабет.
Она прибрала кухню, полила петрушку и лимонную вербену в горшках на подоконнике, подмела пол и покормила Бейзила одной из его крошечных гурманских баночек. Кто проглотил все одним махом и потом поднялся на кухонный стул, где мог глядеть уверенно и прямо на молочный кувшин и масленку. Элизабет только было наклонилась, чтобы сказать Бейзилу с огромным снисхождением, что он — самая жадная личность, которую она когда-либо встречала. Вот тут-то до нее долетела первая волна пения, звонко раскатываясь вниз лестничному пролету.