Чужие и близкие
Шрифт:
Собака услышала ее голос, прислушалась, потом подошла, стала рядом и вдруг лизнула Женьку в щеку шершавым мокрым языком.
— Ну, ты, — отшатнулась Женька, но тут же, устыдившись своей неблагодарности, она высунула руку и почесала пса за ухом. Он стоял послушно и тихо, опустив голову, а потом лизнул Женьке руку и заглянул ей в глаза.
— Хороший ты пес, — приговаривала Женька, — хороший, хороший. Как же тебя зовут, а?
Пес махнул обрубком хвоста и снова попытался лизнуть Женьку в лицо.
— Постой-ка, постой. Ведь как-то называл тебя твой хозяин… Как же, а? Странно как-то — Аргамак или Бурлак? — Услышав знакомые звуки, пес оглянулся, потом сел и взвизгнул от удовольствия.
Бурлак, Бурлак, иди сюда. Ну, хороший… Хороший ты пес, хороший… Ну, хватит, хватит тебе, в губы меня не лижи. Сядь вот здесь, сядь! Ну вот теперь ты умница, вот теперь хорошая, послушная собака. Так что же я хотела тебя спросить — хозяйка есть у тебя? Молчишь? Нет, наверное, у тебя хозяйки. Что же мне делать теперь, а? Ну что ты скажешь? Оделась бы я да ушла, но ведь не могу ступить, не могу, понимаешь? Распухла нога-то…
Женька откинула одеяло, пощупала ногу, покачала головой.
— Вот видишь, что получилось. Ну что ты молчишь? Что ушами хлопаешь? Ты ж меня нашел, говорят, спас ты меня, можно сказать, замерзла бы я совсем. Посоветуй же что-нибудь… Что мне делать теперь? Не знаешь? И я тоже не знаю… — Женька натянула одеяло на плечи, опустила голову и долго сидела вот так, пригорюнившись, раздумывая о своей судьбе.
— А может, напрасно ты меня нашел, а, пес? Может, лучше было бы, если б осталась я там, в степи, и ничего этого сейчас уже не знала бы, и нога не болела бы, и никуда мне идти не надо было… Лежала б я себе там, заносило бы меня снежком потихоньку…
Женька так живо представила себе эту картину, что у нее сердце едва не разрывалось от жалости к самой себе. А когда она еще представила себе, как вернется отец, станет разыскивать ее, придет сюда, на этот полустанок, и ему укажут холмик в степи, где она похоронена, — глаза ее наполнились слезами и голос задрожал:
— Ну, что? Что ты скажешь, а, пес? Может, лучше там было бы?
Пес глядел на нее жалостливыми глазами и быстробыстро дышал, высунув узкий, длинный язык. В это время послышались тяжелые шаги, голоса, затем щелкнул замок и в комнату, откинув занавеску, вошли двое — вчерашний старик и еще другой — в брезентовом плаще с капюшоном и с докторским чемоданчиком в руке.
— Ну вот, — сказал старик, — вот она, оживела, стало быть. — Пес заюлил у ног хозяина, но старик строго прикрикнул, и собака послушно отошла в угол, легла возле своей миски.
Женька утерла глаза и с любопытством глядела на вошедших — у нее почему-то не было страха. — Так… — сказал тот, что был с чемоданчиком, — значит, так она и лежала в снегу, в арыке?
— Вот так и лежала, — сказал дед. — А сколько — не знаю. Я ее полуживую сюда притащил. А сумка возле нее была с продуктами. Видно, домой несла, да вот сбилась с дороги.
— А может быть, она сама скажет, — проговорил второй и стал снимать с себя задубевший от холода плащ. Брезент был твердый и звенел как жесть. Он поставил плащ в угол, и тот так и остался стоять, будто часовой. Потом он подышал на руки, потер их и опять сказал, обращаясь к Женьке: — Ты говорить-то умеешь?
— Умею, — еле слышно проговорила она.
— Ну вот и хорошо. Рассказала бы ты нам, сколько на мерзлой земле пролежала?
— А я не знаю, — опять тихо сказала Женька и подняла на доктора опухшие глаза. Теперь она уже не сомневалась, что это доктор — он держал ее руку и считал пульс. Она действительно не знала того, о чем он спрашивал ее. Он задал ей еще несколько вопросов, а сам долго и внимательно выслушивал ее, выстукивал. Покачал головой.
— Болит где-нибудь?
— Нога, — сказала Женька. — Ломит очень.
Он откинул одеяло, слегка потрогал ногу.
— Н-да… Растяжение связок. Я сделаю тугую повязку, и надо Судет полежать. Полежать обязательно, не то хромать будешь — поняла?
— Мне домой надо, — . сквозь слезы сказала Женька. — Меня ведь искать будут.
— Да куда же ты сейчас с такой ногой, дочка? — сказал старик. — Ты уж отлежись маленько. Потом пойдешь — мы тебя с Бурлаком проводим.
— Пога — это еще полбеды, — сказал доктор. — Как бы воспаления легких но было. Вот тут кое-какие лекарства я оставлю, — он положил на стол порошки.
— Банки надо… Ты, Митрич, банки, часом, ставить не умеешь? — спросил он деда.
— Ба-анки? Вот уж сроду не приходилось.
— А поблизости тут никого нет, кто может? Может на станции кто?
— Да ну, кто там, — огорченно сказал старик. — Вот сестра милосердия была, так и та на фронт уехала А сейчас!.. Постой, а если Шурку спросить, начальникову кралю, она ж вроде и а курсах училась.
— Попробуй, Митрич, попробуй. Нужны банки два раза в день — утром и вечером. А на следующий день горчичники. Есть у тебя горчица?
— Ну, это найдем, — сказал старик. — Этого добра сколько хочешь. А с Шуркой я сейчас поговорю Я ей в доме и стекла ставил, и почку ладил, думаю, не откажется она.
— Ну, смотри, Митрич… А если плохо будет, жар сильный, кашель, езжай за мной В больницу тогда отправлять надо.
Во время этого разговора лицо Женьки менялось, как небо на закате. То оно становилось малиновым, то темнело, то вновь вспыхивало.
Чужие люди, совсем чужие разговаривали о ней, о том, как ее лечить, а она не могла ничего сказать, была совсем беспомощна. А когда доктор помянул про больницу, Женька совсем расстроилась — с детства она боялась этого слова, мать всегда пугала се: «Вот не выпьешь лекарства — в больницу отправлю!» Ей смертельно не хотелось в больницу, но она не знала, как это сказать, ведь лежит она в чужом доме, у совсем незнакомого человека, — может, ему вовсе в тягость все это, может, он рад от псе избавиться.
Поэтому она молчала, поникнув головой, только глянула исподтишка на Бурлака, и тот, словно почуяв, в чем дело, подбежал к ной и лизнул ей руку.
— Ну? Ну так как? — спросил доктор и стал укладывать все обратно в чемоданчик. — Могу сейчас направить в больницу, но только не примут сейчас, плохо там с мостами…
— Не надо, — замахал руками старик, — обойдемся без больницы, ты как думаешь, дочка? — Женька ничего не сказала, только кивнула головой.
— Ну вот, правильно. Ты, дочка, не бойся, мы с Бурлаком хорошие люди. Мы тебя нашли, мы тебя и выходим. Правильно я говорю, Бурлак?