Чужие и близкие
Шрифт:
— Ты что, слепой, — сказал он тихо и зло, глядя тому прямо в глаза, — не видишь — больной человек. Не может. Мы за него потаскаем.
— Все больные, — орал парень, — все слабые, а работают, видишь? Никаких поблажек — на то воина, потому что аврал, понял? Знаешь, что такое аврал? Вот запишу вас всех, тогда посмотрим.
— Пиши, пиши на здоровье, только уйди отсюда, — попросил Миша и при этом так выразительно взял его за плечо, что парень тут же исчез, растворился, будто его и не было вовсе.
— Вот ведь… — Миша покачал
— А его мы напрасно взяли сюда. Сами виноваты.
— Ничего. Ты знаешь, у меня одна идея появилась.
— Ну?
— Потом.
Мы снова подошли к насыпи. Теперь высота ее была такая, что лопатами не забросишь. Мы вместе с другими взобрались наверх и опрокинули носилки возле Синьора и Махмуда.
— Ну как, Синьор?
— Ничего, уже прошло. — Он еле шевелил лопатой, а рядом с ним без передышки орудовал Махмуд, поблескивая большими белыми зубами. Он все время что-то рассказывал Синьору.
— Ну вот и хорошо. Пошли вниз.
Мы стали спускаться, и тут я заметил Паню. Она, видно, тоже притащила носилки и, обессилев, стояла, облокотившись на них.
— Здравствуй, — я тронул ее за руку. — Ты тоже здесь?
— Ага, — она как-то виновато улыбнулась и стала поправлять белую косынку, которой была повязана ее голова. Из-под косынки выбивались волосы, она заталкивала их обратно, чтоб не пропылились.
— Разве и вас собирали? — спросил я.
— Нет. Просто сказали — кто хочет. Ну, я и пошла — все равно ведь цех стоит.
— И Бутыгин отпустил тебя?
— А он и не знает. Ушла я потихоньку, и все.
— Отчаянная ты, как я посмотрю. Сама из цеха ушла, и как это он недоглядел?
Она улавливает упрек и опускает голову. Мы с ней давно не виделись. Вернее, видеть-то видим друг друга почти каждый день, но я уж забыл даже, когда мы с ней могли вот так постоять, поговорить. После того вечера, когда погас свет, она сторонится меня, а едва я подойду к станку, как тут же, поблизости, мгновенно появляется Бутыгин. Видно, учуял что-то. Только однажды я встретил ее вечером на дороге. Я шел домой, а она на смену. Она шла вместе с ткачихами, я услышал ее голос, окликнул ее, она остановилась, и мы минутку постояли. Больше нельзя было — подруги ушли вперед и надо было ей идти тоже.
— Подожди, — попросил я ее тогда. — Провожу тебя. — Но она сказала, что нехорошо получится, и побежала догонять своих. И вот сейчас…
— Как дома? — спросил я. — Братишка, мать?
— Хорошо. Спасибо. Поправились.
— Мать не работает?
— Пока нет. Не может еще. Но это ничего — карточку получает. Да Федор Тимофеевич нам помогает.
— Послушай, можешь ты сделать мне одолжение? Хоть раз в жизни не упоминай ты своего Федора Тимофеевича, а?
— Ладно, — краснеет она и вновь опускает голову.
— Послушай, Паня… — Я вижу, что у Миши уже
Она молчит, потом откуда-то исподлобья кидает на меня мгновенный черный взгляд и опять молчит.
— Я сейчас, Миша! — кричу я ему. — Сейчас, одну минуту еще подожди. Ну, что ж ты? Ну, скажи «нет», и я не подойду к тебе больше никогда, понимаешь. Не буду тебе вообще на глаза попадаться. Не хочешь?
— Хочу, — произносит она еле слышно, одними губами.
— Ну так почему же ты…
— Я в другой раз скажу, ладно? — Теперь она глядит на меня, не скрываясь, и я вижу в глазах у нее слезы. Ну что ты будешь делать?
— Ладно, — вздыхаю я. — Только ты не уходи одна, слышь. А то опять еще нападут на тебя.
Она качает головой и тащит куда-то носилки. Я сбегаю вниз, к Мише.
— Ну? — встречает он меня.
— А! — безнадежно машу я рукой, и он, видно, все понимает. Больше мы об этом не говорим.
Уже стемнело, с трех сторон зажгли прожектора, и в их остром свете стало видно, что идет мелкий-мелкий дождик, какая-то водяная мгла сеется в воздухе. Она оседает на камни, на рельсы, сложенные сбоку, у самого проема, и они влажно поблескивают в электрических лучах. Мы уже почти засыпали промежуток, соединили два края насыпи, и теперь по верху ходят какие-то люди, смотрят, вымеряют что-то, сейчас, наверно, будем класть рельсы. Я вижу среди них Маткаримова и рыжую. Она говорит что-то громко, обращаясь ко всем, но нам не слышно, и Миша, сложив ладони рупором, кричит наверх: — Тетенка, скажите нам тоже, мы тоже должны слышать!
Тогда она спустилась вниз и, встряхивая пылающими волосами, стала всех нас убеждать, чтобы мы не волновались — обед доставят сюда.
Я думаю, не следует сейчас срывать трудовой подъем, — стала говорить она подошедшему Гагаю, — они все сейчас охвачены единым порывом, работа кипит, а если станут поодиночке ходить сейчас в столовую, то все испортится. Я думаю, мы доставим обед сюда в бачках и тут же будем раздавать его, прямо в процессе работы. Как вы считаете?
Гагай глянул на нее искоса, прищурился.
А как же с трудовым подъемом? Ведь опять-таки упадет, а?
Рыжая растерянно уставилась на Гагая, потом оглянулась на нас.
— Да, конечно, — озабоченно сказала она, видимо, не уловив иронии, — но что же делать?
— Может, вообще их не кормить, представляете, какой подъем будет!
Ну, это вы бросьте, — возмутилась рыжая. — Все шутите. Людям есть надо!
— Вот как!
Не надо нам сейчас никакой обед, — закричал Миша, — водички бы нам принесли попить, вот хорошо был бы, а обед потом. Закончим, тогда будем, сейчас никто не хочет, тетенка!