Чужие и близкие
Шрифт:
Он говорил правду. Где-то глубоко в желудке и в голове сосало что-то неотступное. Но к этому мы давно привыкли и научились не замечать. А сейчас всем хотелось посмотреть, как пройдет паровоз по нашей насыпи и станет на фундамент, который для него так долго готовили.
Сейчас там было уже все сделано, шли только самые последние приготовления. И, пожалуй, правду сказал Миша: принесли бы сейчас обед — не знаю, стали бы есть или нет.
— Ладно, Любовь Марковна, — сказал Гагай, — вы и в самом деле лучше все подготовьте, пусть там под нарами у вас стоит, как у нас здесь, видите — паровоз-то пыхтит уже, ехать хочет. Сейчас все волнуются, переживают — как пройдет, а проведем, поставим на место, тут же кинемся к вам обедать, хорошо?.
— Смотрите, товарищ Гагай, вы на себя берете большую ответственность! Люди могут заявить…
— Не волнуйтесь, все беру на себя. А ответственность… Ну уж так и быть, отвечу за все сразу — и за этот паровоз, если опрокинется, и за ваш обед… Да, и еще к вам просьба. Любовь Марковна, вы нам в дизельную на ночь пару бачков погуще обеспечьте, пожалуйста. Строители уйдут, а ведь электрикам работать здесь всю ночь, а то и больше. Сделаете?
— Постараюсь.
— Ну вот и хорошо. А теперь идите вон туда, оттуда все хорошо видно будет. — Он отправил рыжую к дизельной, а сам подошел к нам. — Ну как дела, орлы, проведем паровоз?
— Проведем, конечно. Куда он денется…
— А бог его знает. У меня, честно говоря, поджилки трясутся немного… Ну, пошли наверх.
Мы все вместе взобрались наверх, туда, где на главном пути стоял дряхлый маневровый паровозик. Трудно было представить себе, что эта рухлядь, эта груда старого железа, сможет вращать генератор. Но Гагай давно уже произвел все расчеты и заявил убежденно:
— Сможет.
Насыпь отходила от главного пути плавным закруглением, так что паровоз мог по стрелке спокойно выехать на нее. Но почему-то никаких признаков жизни в машине не было — ни пара, ни огня, машинист сидел в своем окошке грустный и скептически покуривал, наблюдая, как копошатся вокруг люди:
— Так на чем же поедем, товарищ инженер? — крикнул он Гагаю. — На пузатом паре, что ли? Это ж зачем такая канитель, Когда я бы вмиг и проехал сам…
Сидите спокойно, — сказал Гагай. — Ваше дело педали нажимать. А катать мы вас будем.
— Юрий Борисович, — подошел Маткаримов, — так, может быть, на самом деле разведем пары и проведем своим ходом? Смотрите — дождь, насыпь мокрая, упадет еще кто, или обвалит…
—. Нельзя, — мрачно сказал Гагай и боднул головой. — Мы на этом несколько часов потеряем. Пока остывать будет, ничего делать не сможем, а так — сразу, у нас там все подготовлено.
— Ну смотрите, вам виднее. И все же…
— Ничего. Проведем, ребята?
— Проведем, — без особого энтузиазма проговорили мы нестройным хором. Мы плохо представляли себе, как это будем двигать паровоз. Но мы верили Гагаю.
Дождь расходился не на шутку. Мелкий, холодный, он, казалось, свободно проникал сквозь одежду, и мы все уже изрядно вымокли, устали, замерзли. Все сбились в кучки, стояли молчаливыми группами, глядели, как специальная бригада завинчивает последние гайки на стыках. Рельсы уложены, теперь ветка идет непрерывным полукольцом от старого пути до дизельной, до самого фундамента.
Кажется, все готово.
— Ну, добровольцы, крикнул Гагай, — кто хочет тащить паровоз? — Он залез на подножку паровоза, его осветили прожектером, и он стоял там — маленький, головастый, поблескивая своими очками. Со всех сторон к паровозу пошли люди, но Гагай поднял руку.
— Погодите. Слушайте меня внимательно! Во-первых, надо поздоровее — пусть из каждой группы человек шесть-семь пойдут самых сильных. Во-вторых, учтите — толкать только сзади, ни спереди, ни сбоку чтоб никого не было. Насыпь не слежалась, начнет осыпаться. И еще одно — не останавливаться. Как пошли — так до самого конца…
— Пошли, что ли? — кивнул Миша в сторону паровоза.
— Он же сказал, самых сильных.
— А мы что — слабые? Пошли.
Мы с Мишей уперлись в какой-то железный брус тендера, рядом с нами было еще человек двадцать или тридцать. Но паровоз не двигался.
Я ж говорил, говорил, — кричал из своего окошка машинист, — каши-то вы им не давали!
— Миша, крикни этой рыжей, пусть принесет бачок затирухи!
За такую работенку — карточку в итеэровскую столовую полагается! — кричал кто-то рядом со мной.
И тут где-то совсем близко я услыхал голос Синьора:
— А ужин на две персоны а ля фуршет вы не желаете?
— Синьор! — закричал я в темноту рядом с собой, плотно набитую людскими телами, — ты тоже здесь?
— Я здесь, — откликнулся он с другого края тендера, — и Махмуд здесь, вот он, со мной рядом.
— Я здесь! — закричал Махмуд. — Я тоже здесь — слышишь меня, Миша?
— Слышу, — ответил Миша. — Как там у вас насчет живота?
— Ничего, — крикнул Синьор, — порядок…
— Ну, тогда нажмем, братцы. Так, еще немного. Еще взяли!
И тут мы почувствовали, что машина сдвинулась с места.
Она, по-моему, даже скрипела, когда трогалась, но вот она пошла, и мы двинулись за ней, изо всех сил отталкиваясь ногами от мокрых шпал.
И тут кто-то запел.
Наш паровоз, вперед лети —
В коммуне остановка —
негромко запел уже немолодой женский голос, но песню подхватили и дальше пели все больше и больше.
Иного нет у нас пути —
В руках у нас винтовка…
Пели теперь уже все мы вместе, наш скрипучий ржавый паровоз ехал впереди нас и, кажется, не собирался останавливаться. В какой-то момент, правда, мне показалось, что насыпь под ногами стала оседать, но это было только одно мгновенье… Мы прошли это место, машинист включил фары, и яркий столб света ударил вперед, освещая закопченные стены дизельной, ровный бетонный квадрат фундамента и людей, столпившихся вокруг него.
Наш паровоз вперед лети —