Чужие камни Ноккельбора
Шрифт:
По крыше забарабанил дождь. Забившийся в угол избы Векша не дышал и все ждал, что его сейчас будут рвать на части. Но ничего не происходило. Наконец, Векша решился: осторожно перевел дух и чуть приоткрыл левый глаз. Судорожно сглотнул слюну.
Сидевшая перед ним тварь из дедовых сказок была неподвижна. Она казалась темной и бесформенной, и лишь верхняя часть ее была чуть освещена подрагивающими углями. К слову, лицо страхолюти Векша сразу признал. Ямочки на щеках, румянец, полные губы и чуть заломленная бровь. Наровица, прозываемая Кущихой. «Добралась страхолють проклятая до покойницы и лицо ее себе забрала» – тоскливо подумал мальчик. – «А теперь за моим пришла. Только бы не смотреть
Кикимора не нападала. За ее спиной послышался скрежет когтей, и в дом влезла еще одна. «Быша» – признал Векша, с ужасом вглядываясь в лицо твари. По крыше еще сильнее застучал дождь. С Кикиморы, что была видом как кущихин ухажер, сразу натекла лужа воды. Обе страхолюти смирно сидели рядышком, словно жених с невестой, расставив невероятной длины лапы, и смотрели на Векшу. Векша, в свою очередь, со страхом уставился на страхолють.
«Почему они не едят меня?» Он медленно, стараясь не делать резких движений, подобрал с пола нож. Кикимора с лицом Кущихи неожиданно разомкнула свои красивые, пухлые губы и тягуче-томно вздохнула. Вслед за тем, подалась вперед и плавно двинулась к Векше. Женское лицо было покрыто белилами и румянами, словно тварь незадолго до того взаправду сидела перед зеркалом и наводила красоту. «А глаза-то без зрачков у нее» – содрогнулся мальчик, не удержавшись и глянув в очи Кикиморы.
Тварь остановилась в шаге от Векши. Смрад от жуткого существа стал почти невыносим. Подросток сглотнул, стараясь не дышать носом. Он чувствовал, как по его спине, не переставая, текли ручьи липкого пота.
Страхолють еще раз вздохнула; затем, ловко подобрав конечности, вытянула одну из вывернутых рук вперед. К ужасу и изумлению Векши, мягко дотронулась когтем до колена мальчика. Векша задрожал от омерзения и отодвинулся. Вторая кикимора по-прежнему сидела у окна и смирно наблюдала за происходящим.
Вторую свою лапу кикимора ловко закинула за спину, со скрежетом провернув сустав. Еще миг… и почти человеческая ладонь с неимоверной длины когтями аккуратно выложила на пол перед Векшей какой-то предмет. Стараясь не смотреть туда, где находились мертвые женские глаза, толстяк осторожно протянул руку и нащупал нечто мягкое. Ткань? Кикимора неотрывно глядела прямо на него, начав мерно раскачиваться на нелепых куриных лапах.
Векша опустил глаза. Перед ним лежал сверток, аккуратно перевязанный тоненькой бечевкой. Взял его в руки, развязал непослушными пальцами простой узел и развернул. То была аккуратно свернутая скатерть. В нечетком свете раскаленных печных углей разглядел он неясные рисунки. Векша ни секунды не сомневался в том, где видел эту искусную вышивку в последний раз. «Это морина работа» – зачарованно прошептал мальчик. – «Это она мне скатерку так передала, значит».
Мальчик поднял глаза. Горница была пуста. Кикиморы исчезли. Лишь вонь и мокрые следы на полу напоминали о страшных ночных гостях.
– Благодарю тебя, Хозяйка! – сказал Векша. И в том же миг где-то за рекой громко и страшно закричало какое-то ночное животное.
Лицо Наровицы и Быши, приспособленное кикиморами вместо собственных морд, все еще стояли в его глазах. Однако дрожь прошла. А вместо нее нахлынуло на Векшу лихорадочное веселье. «Не сожрали меня твари. Живой буду! Даже страхолють проклятая знает, что волю Могильной Хозяйки выполняю! И никто меня теперь не тронет!» – лихорадочно и возбужденно повторял он про себя. А затем радостно топнул по полу и приосанился.
Мгновение… и толстяк уже радостно отплясывал по темной горнице, задорно стуча пятками по гулкому деревянному полу. Над головой размахивал он сорванной рубахой. Дико и счастливо принялся Векша распевать песню-считалочку «Мора, Морана», знакомую всем
Гой, Матерь Мора!
Вей, Мора Матерь!
Покачай нас, Мора Матерь!
Провожай нас, Мора Матерь!
Скакал он и орал до тех пор, пока не запрыгнул в лужицу дождевой воды, оставленной Кикиморами. Подскользнулся, ахнул и растянулся на полу. Однако боль от ушиба не могла заглушить биение жизни, которое поглощало его.
Сказка о Кикиморе
Дед Возгарь принял от дочери тарелку с пустыми щами и, не торопясь, смакуя каждую ложку, начал поедать благоухающее варево. Дети сидели рядочком на прогретых за день досках пола и терпеливо ждали, пока старик доест. Вели себя тихо: кому захочется, чтобы его за ухо из избы вывели и без сказки оставили? А потому только пихались, чтобы усесться поудобнее, да возмущенно шептали: «Подвинься! Ишь, расселся…»
Наконец, дед насытился, облизал ложку, вытер усы и бороду. Благосклонно глядя на пащенков, нарочито низким и страшным голосом спросил:
– О чем, мелкие, сказку послушать хотите?
Ребятня начала оживленно перешептываться и советоваться, однако самый хитрая и пронырливая Горинка не стала дожидаться общего решения. Взяла да пропищала:
– Про страхолють хотим!
Возгарь глянул на нее с прищуром и, усмехнувшись, спросил:
– Это ж про какую страхолють рассказать? Пока не ушел Ночной Страх, много ее было всякой.
Горинка, смешно округлив глазенки, ляпнула:
– Про Кикимор.
– Кикимор? Ну, давайте про Кикимор, – подмигнул старик уже готовой всхлипывать от страха мелкотне. – Зла от них людям было уйма. Подъедали так, что даже косточек не оставалось. Особенно падаль любили. Утащат кого, загрызут и вокруг сядут. Ждут, значит, пока пахнуть не начнет.
Дети притихли. А дед продолжил:
– Сказывают, что эта история во времена первых князей произошла. Как повадился в одной промысловой деревне кто-то по ночам курей да гусей изводить. И капканы на него ставили, и собачьим дерьмом курятники да гусятники обмазывали, и обереги-змеевики вешали – все без толку. Ночи не проходило, чтоб двух-трех птиц не досчитывались.
И вот как-то баба одна вечерком решила воды набрать. Выходит, значит, во двор и к колодцу идет. Подходит, ведро туда опускает, а из колодца свист доносится. Испугалась баба; мужиков позвала. Мужики собрались, камешков в колодец покидали – ну, чтоб голос подал кто. Слышат – и точно: кто-то в воде плещется. Всяк знает – собака и кошка свистеть не умеют. Позвали деревенского волхва. Тот в колодец смотрит и говорит: «Это страхолють провалилась и выбраться наружу не может. Оставьте колодец в покое – ночью за ней свои придут и вытащат».
Мужики послушались вроде, но бабы их подначивать принялись: «Больно вы трусливые стали, мужики! Нет бы страхолють прибить и всем остальным нечистям лесным в указку на частокол повесить. Пусть знают, как к нам по ночам в деревню шастать и курей воровать!» Мужики думали-думали, а бабы все трещали-трещали. Надоело мужикам их слушать да и ночь уже не за горами была. Ладно, говорят, прибьем его и на частокол посадим. Принесли лук со стрелами. Да не с простыми наконечниками, а из красного железа, что против нечисти помогает. Кузнец лук взял и пристрелил страхолють. Достали из колодца. Смотрят, надивиться не могут: дохлятина какая-то мелкая. Вся сморщенная да жалкая. Понесли волхву показывать, чтоб сказал, что за тварь, а тот двери не отпирает и орет на них матом. Ну, долго не рассусоливались: голову страхолюти отрубили да к частоколу приспособили.