Чужие камни Ноккельбора
Шрифт:
На гномьи торжища родные никогда не брали Векшу с собой, и потому не видывал он свергов вживую. А вот Миланица ездила и по возвращению жаловалась на готовых задушить за копейку коротконогих жадин. «И тут ко мне один такой красномордый подходит и начинает за зад хватать. Ржет и приговаривает «Я тебе конфет дам, а ты мой корешок приголубь!» – возмущенная сестрица даже поперхнулась от негодования. – «Ну, вот я и приголубила… Прям по корешку колотушкой двинула!»
Векша вздохнул. Получалось, что только к свергам, в город Ключень, именуемый теперь по-сверговски Ноккельбор, вела его дорога. Ближе городов не было. Да и Мора туда советовала податься. Что ждет его там и как обустроится он в чужом месте, подросток и представить не мог. Толстяк подумал-подумал
Однако сомнения роились в его голове. И не только потому, что работник из Векши был такой, что родня только руками разводила – такого неумеху неуклюжего свет еще не видывал. А вот что будет, если сверги его возьмут в цепи да каменноликим отдадут? Чего им вдруг Векшу жалеть и привечать? «Вот я губу раскатал – работать устроюсь. Не получится у меня. Каменноликие в города гномьи наведывались. Да и сейчас кто-нибудь там обретается. А вдруг я им на глаза попадусь? Враз прибьют. Или опять безголовому отдадут». Он вздрогнул, вспомнив жуткое создание.
Тревожно было на душе Векши. «Ладно» – решился он. – «Из Леса выйду, а там уже решу, что делать. Вдруг по дороге что-нибудь придумается?». Кивнул он сам себе и пошел к ночи готовиться. Сходил сначала в подвал – меда набрать в плошку. Перекусил и вышел во двор до ветру, после чего поколол поленья для печки. Но мысли о предстоящей дороге не покидали его.
Идти по Лесу к Великой Равнине придется не одну неделю. От жажды он не умрет. Если, конечно, двинется вдоль Узлы-речушки, что впадала в полноводную Плескаву.
Мать-река Плескава тянулась сквозь Черный Лес, то сужаясь ручьем, то раздвигая свои берега. В прежние времена плавали по ней (а когда надо – волоком шли) большие и малые челны – купцов с товарами развозили. Теперь опустела и обезлюдела Плескава. Но Векша знал, что если пойдет по ее берегу, то доберется до самого торжища Флузарм. А там легче станет: от фактории шла торная и оживленная лесная дорога прямо к городу Ключеню. Или, по-сверговски, Ноккельбору.
Векша уселся на пол у печки и принялся складывать щепу в горку. Что он жрать будет в пути? Ловить рыбу? Удочку он сделает, умеет. Собирать грибы-ягоды? Можно. Но на ягодах долго не протянешь. Охотиться? Охотник из Векши был прямо-таки плохой: ни глазомером, ни терпением он не отличался. Даже дядя махнул на него рукой и брал с собой в лес только сына своего Зоряна. Медом запастись? «Яблок диких нарву да меда побольше возьму – неделю продержусь. А там уж в лесу что-нибудь раздобуду» – подумал мальчик, однако в глубине души уверенности он не чувствовал. Другого выхода не было, хотя уже сейчас Векша боялся того, что таких запасов и на два дня не хватит. Но выбирать не приходилось. Да и откладывать свой уход из разоренной деревни тоже не стоило.
Тяжело было на душе и неспокойно. Надо было уходить. «Авось раздобуду, что пожрать» – решил он, почесав затылок. – «Не зима же»
Тем временем, вечерело. Солнце медленно закатывалось за верхушки сосен за рекой.
Утром в дорогу. Окончательно и бесповоротно решившись, Векша еще раз оглядел свое скудное добро, разложенное на столе. Пригорюнился даже – мало всего набрал. Отсутствие теплой одежды его не волновало: шкуру с вдовьей лавки прихватит. Векша нервно облизнул губы, запихивая свои запасы в крепкий дорожный мешок. Котомка немного прохудилась от времени, но дорогу выдержит. Толстяк закрыл глаза и глубоко задумался. «Река – это путь. Как пойду в закатную сторону вдоль воды, так и выйду к Плескаве. А там, авось, встречу кого из свергов, дорогу дальше спрошу».
Мальчик тяжело вздохнул. Уж больно не хотелось ему пешком всю дорогу через Лес топать. И ночевать в чаще придется. А там волки, кошаки да медведи. «Эх, лодочку бы да по речке поплыть» – подумал он. Однако грезить об этом было бестолку. Днем обыскал Векша берег Узлы. Ни одной плоскодонки не нашел. Но ведь много их было у рядовичей.
Собрался, наконец, Векша. Держа в руке тяжелую и холодную от речной воды флягу, смотрел на горящие в очаге поленья и ни о чем особом не думал. И боязно от предстоящей дороги было ему, и весело. Вдруг пришло в голову, что за всю жизнь видел он лишь Лукичи да, когда совсем маленький был, соседнюю деревню – Зольники. В гости к соседям ходили всей деревней. Урожайный праздник отмечали. Народа было… Ничем таким Зольники не отличались от Лукичей, разве что речка другая вдоль частокола вилась. «Видать, остроухие их раньше нас спалили» – подумал Векша. Стало ему грустно, когда вспомнил он веселых и хмельных зольчан-соседей.
Мысли в векшиной голове плыли неспеша и мерно. Потрескивали дрова в печи да ночные сверчки стрекотали. Поэтому не сразу обратил Векша внимание на то, что к ночным звукам примешивалось и кое-что другое.
Тихий-претихий свист родился в черноте за окном. Векша похолодел: «Птица ночная? Что-то не припомню я таких свистунов». Звук пропал. Затем возник вновь – уже громче, из противоположной стороны. Переместился наверх. Что-то, скрежеща когтями, стремительно пронеслось по гнилой крыше. А свист все плыл и плыл, затягивая в себе другие звуки. Долгий, бесконечно долгий, выдюжить который не хватило бы силы легких самых здоровых мужиков.
«Да что же это?» – Толстяк почувствовал, как внутри него все похолодело. – «Что это?» Потная ладонь сжала рукоять ножа; подросток почувствовал, как кровь толчками бьет по вискам. Страх со знакомой уже силой сковал ноги и пополз вверх, к копчику. Поленья в очаге прогорели, и нужно было подбросить еще, но сжавшийся в комок мальчик не двинулся с места. Свист внезапно затих. Наступила кромешная тишина. А за ней пришли наружные шорохи – одновременно, со всех сторон.
«Они вокруг избы кружат» – догадался Векша. И, чуя, как ходуном ходят колени, медленно, стараясь не издать даже скрипа, сполз на пол. Оторопело, дрожа и икая от ужаса, пополз задом в угол. Прижался к стене и выставил вперед нож. «Мора, Мора, ты обещала помогать, Мора!» – зашелестел толстяк тихо-тихо.
А потом из окна пришел запах. Векшу вывернуло на пол; он быстро зажал рот и нос ладонями, чтобы не вдыхать вонь гниения и дерьма. Тягучая волна смрада затопила горницу.
Оно не торопилось. Дождавшись, когда последний язычок пламени в печи вспыхнул и потух, нечто подобралось к окну и вцепилось в него обеими лапами. Недвижимый, застывший, словно камень, Векша, притих в темном углу и растерянно наблюдал, как в свете луны в дом вползало непредставимое. Сначала в проеме показались блестящие когти в полвершка и выдавили слюду. Та со звоном и грохотом упала на пол. Затем возникли длинные, совсем непохожие на человеческие, руки, вывернутые под ненормальным углом – локтями в обратную сторону. А потом, вслед за своими конечностями, в кущихин дом вполз Страх. Он спрыгнул на пол и уставился на Векшу, упершись птичьими ногами (точь-в-точь – куриными) в пол. Один из угольков печных вдруг щелкнул и вспыхнул, на мгновение ярко осветив существо. От вида его Векше поплохело так, что он только и смог, что протяжно заскулить от страха.
Оно было уродливым и нелепым. Не животное, не насекомое, не птица. Размером с кабана, широкое и жирное, поросшее темной шерстью, влажно поблескивающей в дрожащем полумраке горницы.
Но хуже всего была голова, покоящаяся на массивной шее. Точнее, лицо. Человеческое. Женское. Векша просто закрыл глаза и накрыл голову руками, ибо понял, что пришло в дом. Ему настал конец, и сомнений в этом не было. И лишь об одном он сейчас мечтал: умереть раньше, чем Кикимора начнет его жрать.
Мгновения каплями просачивались сквозь гробовую тишину. Векша с закрытыми глазами, мучительно стиснув зубы, изо всех сил вжался спиной в стену, ожидая страшного и губительного удара когтистой лапой. «Так и не смог узнать, что за дар мне Мора приготовила» – промелькнула нечаянная мысль и сразу потонула во всепоглощающем ужасе.