Чужие ветры. Копье черного принца
Шрифт:
— Значит, на кабанов охотились? — обращаясь не то к директору, не то к себе, пробурчал лейтенант.
— Белевич говорил, на кабанов, — ответила Алина.
— Браконьерствовали, значит… Так, так… — продолжал бурчать лейтенант, о чем-то размышляя.
— Почему браконьерствовали?
А как же еще! — с вызовом сказал лейтенант. — Разве сейчас кабанов бьют? На них сезон начинается в октябре… Но это уж дело другое… Все! — продолжал лейтенант, поднимаясь. — Пойдемте. Труп надо будет перенести в здание. Отправим на вскрытие.
Почти всю обратную дорогу уполномоченный молчал, сосредоточенно жуя сорванную травинку.
— А они между собой не ссорились?
— Нет, — решительно отрезала Алина, сразу поняв, к чему клонит лейтенант. — Они были друзьями… И потом, когда вы познакомитесь с Белевичем ближе, тогда поймете, что он не из тех людей, которые способны на убийство.
— Вот как? — заинтересовался лейтенант. — Значит, по-вашему, для того чтобы убить человека, нужна определенная способность?
Не способность, ну… а храбрость, что ли! Решительность, если можно так сказать! А у Витольда этого нет… Он скорей даже трусоват, несмотря на то что такой здоровенный.
В кабинете директора уполномоченный осмотрел ружье, выстрелом из которого был убит человек. В правом стволе остался неиспользованный патрон. Он был заряжен утиной дробью.
— Как же так получилось, — спокойно, словно размышляя вслух, спросил Витольда лейтенант, — что у вас один ствол заряжен дробью, а второй, тот, из которого сделан выстрел, — кабаньим «жаканом», то есть пулей?.. А в другом ружье — в обоих стволах дробь?
— Я не знаю, почему он зарядил только дробью, — пожав плечами, ответил Белевич. — Я зарядил специально: дробь — на случай, если поднимется утка, а жакан — на кабанов…
— А почему на сапогах убитого почти нет грязи? — продолжал уже более настойчиво допрашивающий. — Ведь убитый, судя по его положению, шел в загон по зарослям?
— Вы подозреваете, что я убил Ивара нарочно? — не Отвечая на заданный вопрос, прерывисто сказал Белевич. — Убил своего друга?
Последнюю фразу Витольд произнес через силу. Алина осуждающе взглянула на лейтенанта милиции. Тот выдержал сердитый взгляд и, не сдаваясь, настойчиво продолжал допытываться:
— В целях установления истины я предлагаю вам ответить на вопрос: почему на сапогах убитого Эгле оказалось так мало болотной грязи?
— Эгле был опытным охотником, — собравшись с духом, отпарировал Белевич, глядя лейтенанту прямо в лицо. — Идя по камышовым зарослям, он старался наступать на остатки старых растений и узловатые крепкие корневища… И потом… несчастье случилось в первые же минуты охоты…
Глава вторая
Скандинавских мореходов знают во всем мире. Было время, когда они господствовали на Балтике (море в те годы называлось Варяжским) и проложили путь «из варяг в греки»; позже, на своих небольших, но остойчивых судах, вышли в просторы океанов.
В наши дни матроса-скандинава можно встретить почти во всех портах обоих полушарий. Голубоглазые, светловолосые молчаливые гиганты — в большой цене у судовладельцев. Это известные мореходы!
Но за известность надо платить. Море берет плату людьми, — в Гетеборгском порту, возвышаясь над служебными постройками, стоит обелиск, увенчанный печальной женской фигурой. Статуя называется «Жена моряка». Убитая горем женщина годами ждет тех, кто никогда не вернется. Судовладельцы, на шикарных яхтах проплывающие мимо, предпочитают не смотреть на эту статую. Они ухмыляются: «Мы нанимаем, мы платим!»
И действительно, в Скандинавии, особенно в Швеции, «морская интеллигенция» — капитаны, штурманы, механики относятся к сословию имущих. Один шведский капитан, разговаривая в Риге с советским лоцманом, хвалился, что имеет собственную паровую яхту.
Что ж, возможно!
А может быть, это не совсем так?
Пока ты молод, пока твой глаз зорок, а зычный голос приводит команду в трепет, — арматоры [1] тащат каждый к себе, предлагая сногсшибательные ставки. Пользуйся этим, хватай хорошее местечко, предъявляй хозяину любые условия, — все равно он их примет, и тем охотней, если ты к тому же не особенно щепетилен в вопросах чести. Копи деньги, пока молод и силен, — иначе в старости придется думать не о собственной паровой яхте, а о собственном уголке на городском кладбище. Он тоже дорого стоит.
1
Арматор — судовладелец. (Прим. ред.)
Честный и скромный моряк Якоб-Иоганн Эриксон без зависти смотрел на своих преуспевающих коллег. Не всем же сидеть на вершине, кому-то надо стоять и у подножья! Кто виноват в том, что хозяину твоего судна не повезло в жизни? Не повезло ему — не везет и тебе. Хотя, как сказать — не повезло, — ведь он же платит? Пусть меньше, чем другие, но жить можно.
Тридцать лет назад Эриксон получил капитанское свидетельство и двадцать пять лет после этого плавал на одной и той же шхуне, названной в честь жены хозяина «Агнессой». Хозяин умер, хозяйку скрючил ревматизм, а капитан все крепился. Годы не щадят людей, — что же говорить о пароходах? Давно уже миновало то время, когда «Агнесса» совершала рейсы в Африку, Австралию, страны Латинской Америки. Инспектора морского регистра запретили ей дальние переходы, как врач запрещает продолжительные прогулки старику, ждущему смерти.
У капитана Эриксона была дочь Агата, красивая, веселая, с живым характером, не свойственным ее соотечественницам. Отец уверял, что характер дочка унаследовала от матери. Жену себе капитан привез из Латвии. «Агнесса» пришла в Либаву как раз на Троицу, и знакомый портовик предложил Эриксону отпраздновать этот день в компании молодежи, за городом. Там-то Якоб-Иоганн и увидел впервые Анту.
Живая, веселая, крепкая, она выгодно выделялась среди анемичных, чопорных чиновничьих дочек.
Когда молодая женщина покидала Латвию, она не думала о том, что это навсегда. Надеялась еще приехать, да не пришлось.
Сразу после того как на свет появилась Агата, мать стала чахнуть, таяла на глазах. У Эриксона в то время водились деньжонки, — он посылал жену на лучшие курорты Европы. Лозанна, Биарриц, Баден-Баден, Ницца — всюду побывала Анта, и после каждой поездки ей становилось все хуже.
Есть люди однолюбы. Таким был Эриксон. Когда Анта умерла, он потерял почти всякий интерес к жизни. Он бы спился, если бы у него не было Агаты. Но море надолго разлучало отца и дочь. Девочка росла под присмотром дальней родственницы Эриксона, в маленьком домике на одной из окраинных улиц Стокгольма.