Чужие ветры. Копье черного принца
Шрифт:
И вот теперь Эриксон обратился к этому человеку за помощью. Обратился, но втайне надеялся, что Аксель отговорит Агату, придумает что-нибудь более подходящее. Неудобно все же дочери капитана идти работать по найму. У других — женское потомство воспитывается в английских колледжах, а потом сложа руки сидит, ждет женихов. Знакомые капитана не поверят, что Эриксоны боятся за будущее, хотя знакомые-то как раз поверят, — они знают, что у хозяйки «Агнессы» капиталов не наживешь: не та хозяйка, не то судно, не те рейсы…
А незнакомые не поверят — и черт с ними! Эх, Аксель, Аксель, а все-таки придумал бы ты что-нибудь…
Но
Запустив обе пятнистые от веснушек пятерни в свою огненную шевелюру, Аксель остановился возле Агаты, сидевшей в это время за вышиванием. Поглядел на нее изучающе.
— Уравновешенная… Серьезная… Умеет молчать… — бормотал он, словно для себя перечисляя достоинства девушки. В заключение сказал громко, уже обращаясь к ее отцу, который задумчиво стоял на своем любимом месте, у окна:
— Я не понимаю, что тут стыдного? Пусть пока изучает язык, стенографию; пусть учится печатать на машинке. Все это очень хорошо! Ты, Агата, в школе учила немецкий, — займись и им, пригодится… Других палкой не заставишь учиться, а эта сама рвется — золото, а не дочь. — Взгляд Акселя то и дело перебегал с капитана на Агату. — А насчет работы видно будет… Мне кажется, я смогу устроить Агату в одно очень приличное место.
Эриксон, слушая эти слова, постепенно успокаивался. В следующий рейс ушел умиротворенным: «Рукою Акселя моей семье помогает Всевышний».
Два раза в неделю девушка занималась стенографией и машинописью, два — языками. Аксель нашел хороших преподавателей — они не зря брали деньги, вели занятия по уплотненной программе.
У Агаты почти не оставалось свободного времени. Зато учеба шла успешно. Волевой характер, старание, цепкая память… Настолько цепкая, что из нее никак не изгладить тех грустных минут, когда отец задремал и Агата словно впервые его увидела…
Однажды Аксель пришел к Эриксонам под вечер. Капитана не было. Агата, кончив домашние уроки, как раз собиралась складывать учебники и тетради. В комнате горела только настольная лампа. Заслонив ее своей тушей, Аксель спросил равнодушно и лениво:
— Вот ты учишься, готовишься вступить в жизнь… А знаешь ли ты, что такое жизнь?
Вопрос был задан неожиданно. Агата удивленно подняла глаза.
— Жизнь? Это… это жизнь, — сказала она, не найдя другого ответа.
— Ерунда, — недовольно пробурчал Аксель. — Жизнь — это борьба! — заговорил он громче. — Постоянная, напряженная, страшная… Борьба, в которую вовлечено все существующее на земле… Дерево губит маленькую травинку, отнимая у нее солнце, а само погибает от мощных челюстей жука-дровосека. Личинки жука уничтожает синица, а синицу ловит голодный лунь… В центре этого круговорота находится человек — наиболее сильное и наиболее опасное животное! Он отвратителен тем, что убивает даже тогда, когда сыт…
— Зачем вы это… к чему такой разговор? — растерянно запротестовала Агата. Она ничего не могла понять — начал с невинного вопроса, и вдруг так грубо, так цинично… Зачем?
— Только затем, чтобы ты была готова включиться в этот неприятный круговорот, — снова, на этот раз уже мягче, продолжал Аксель. — Я говорю грубо. Это ничего. Зато тебе более понятно. Ты скоро начнешь работать,
— Что же я должна делать, если захочу избежать этого?
— Внимательно прислушиваться к моим словам. Прежде всего, примирись с тем, что в жизни кто-то обязательно охотится за кем-то. Презирай тех, кто позволяет за собой охотиться… Никакого сочувствия к таким людям… Проявить сочувствие — это значит проявить слабость. А быть слабым — все равно, что стать спиной к врагу — немедленно получишь нож между лопаток…
— Я слушаю вас только потому, что вы много лет хорошо относитесь ко мне, — холодно и медленно сказала Агата. — От этих слов пахнет мертвечиной, и от другого человека я бы их не потерпела!.. Зачем же тогда жить?
— Для себя! Ну и для любимого человека, конечно… если только он не окажется подлецом.
— Лучше прекратим этот неприятный разговор… Тем более, что для меня он не имеет никакого практического значения.
— Нет, имеет! — Аксель понизил голос, хотя в квартире были только они двое. — Твое обучение подходит к концу… Как только вернется с моря отец, я поведу тебя устраиваться на работу к одному деловому человеку… Ты будешь у него секретарем-стенографисткой… В быту это очень положительный, солидный человек, в годах… Но не все его мысли могут показаться тебе приятными… Я говорю не о тебе лично — тебя он не тронет… Но он «трогает» других, и ты должна относиться к этому равнодушно, помня, чему я тебя учил только что…
— Вот как! — Агата задорно улыбнулась. Ей хотелось немного позлить Акселя. — Вот как! Кого же он все-таки «трогает»?
— Увидишь!
— А меня он не «тронет»?
— Я же сказал, что по отношению к тебе он будет очень порядочным человеком…
— А почему вы не подумали прежде, позволю ли я кому-нибудь себя тронуть? — В глазах девушки сверкнул вызывающий огонек. Аксель заметил это и сказал, в восторге обнимая Агату за плечи:
— Молодец! Узнаю дочку моего друга, сурового морского волка, потомка древних викингов, конунгов и прочих варягов… Ха-ха-ха!.. Ну, закончим наш урок жизни! Ставлю тебе высший балл, ха-ха-ха!
Якоб-Иоганн вернулся с моря через три дня после этого разговора Агаты с Акселем. Капитан выглядел хуже обычного. Его трясло, временами тревожил мелкий колючий кашель. Агата с тревогой смотрела на отца.
— Что так глядишь, дочка? — отшучивался моряк. — Думаешь, мне пришла пора собираться в последнее плавание? Об этом говорить рано, мы еще поборемся…
После разговора с Акселем у Агаты на сердце остался неприятный осадок. Никогда раньше Аксель не разговаривал так прямо и так грубо. Обычно этот много видевший на своем веку человек оберегал дочь своего друга от всего того, что, по его мнению, могло осквернить и даже хоть немного задеть ее чистую душу. Агата терялась в догадках — зачем состоялся этот грубый разговор? Она была девушкой начитанной, из скандинавских писателей любила норвежца Гамсуна. В его «Мистериях» есть Нагель, — он всем говорит гадости, прикрывая тем свою неиспорченную, робкую душу… Может быть, и дядюшка Аксель рисуется… Но зачем? Иногда одно неосторожно сказанное слово заставляет нас менять мнение о человеке, а тут было не слово — целая страстная речь. Это было неожиданно. Это пугало. И Агата уже решила отказаться от той работы, которую предлагал ей Аксель.