Чужой муж, чужая жена

Найт Саша

Толчок… Наслаждение расходится по чувствительным складочкам, с кровью по венам. И поцелуй страстный, агрессивный.

Толчок… Его потрясающе красивые яркие голубые глаза напротив, наблюдают за мной. Хочется остановиться в этом моменте, и время замирает, но всего на пару секунду, чтобы снова сорваться в бег.

Толчок… Наконец-то сильнее, мощнее. Так хорошо, горячо, ритмично. Он двигается во мне так необходимо. Каждая мышца в моём теле напряжена, я уже готова взорваться в оргазме, но жду. Хочу одновременно с ним.

Толчок… Антон поднимает мои ноги,

сводит их вместе и кладёт себе на плечи. И я почти верю в то, что, правда, можно потерять сознание от удовольствия.

Толчок… Грудь колышется от каждого движения, пока неродной брат придерживает меня за ягодицы, сжимая до побеления кожи.

Стону во весь голос, кладу свои ладони поверх его, безмолвно прося сжать бёдра ещё сильнее. Мне нравится чувствовать силу любимого мужчины. Видеть его напряжённые руки. Ощущение полного единения, когда прикосновения почти въедаются в кожу. Как же приятно быть его. Хотя бы эти несколько запретных минут. Чтобы потом годами вспоминать и прокручивать в голове до миллисекунд.

Жуковский снова разводит мои ноги в стороны, и я сразу же привстаю и хватаю его за шею, утаскивая на себя. Чтобы быть кожа к коже. Чувствовать Антона всего. Быть придавленной его телом к столу — великолепно. Хочу быть его. Навсегда. Не короткой вспышкой. Но нельзя. Невозможно.

— Мой, — облизываю губы и тихо выдыхаю, а он входит глубже и вздрагивает от моих слов.

Ягодицы уже ноют от болезненной хватки, но внутри всё пульсирует, сжимая твёрдый и так идеально подходящий мне член.

— Моя, — его горячее дыхание обжигает кожу, доводя до исступления.

Оглаживаю лицо мужчины, и щетина колется под подушечками пальцев. Колется, как и моя к нему любовь в сердце. Моя любовь к нему — это ад и рай, блаженство и мука, спасение и погибель. Это жизнь и смерть в одном флаконе. И предоставь мне выбор, любить его или умереть, не знаю, что я предпочту. Потому что я и так погибаю от недостатка этой любви.

Чувствую, что он уже близко.

— Собираешься предохраняться?

— С тобой нет.

— Ты же не хочешь детей! — выкрикиваю я. Хочется казаться возмущённой, но выходит почти стон.

— С женой не хочу. А с тобой… С тобой я не против, — хрипло произносит Жуковский.

— Антон, ты с ума сошёл! Радуйся, что я на таблетках!

— Просто помолчи, Ксю. Не порть момент.

И чтобы я точно перестала болтать, он вклинивает ладонь между нашими телами, зажимает между пальцами клитор и приказывает:

— Кончай.

И время снова замирает. Выбивает воздух из лёгких. Разряд бьёт по телу, окатывая волной снизу-вверх. Крупная дрожь бьёт так, как будто случилось короткое замыкание. Я уже не помню ничего и никого, даже себя. Чувствую только взрыв сильнейшей эйфории. Спину выгибает, а в глазах взрываются звёзды. Всё тело превратилось в сплошную эрогенную зону. Кричу, срывая связки, судорожно пытаясь глотать воздух, когда чувствую, как мужчина приходит к финалу одновременно со мной.

А потом всё резко стихает. Откидываюсь на поверхность стола, делаю глубокий вздох и время снова начинает отсчёт.

Потом

совместный душ, где я могу вдоволь насладиться идеальным телом Антона, намыливая его гелем для душа. Поцелуи до распухших губ. И мои сумасшедше блестящие глаза в отражении в зеркале. Такие, как только с ним бывают.

И вот, спустя час, может, больше, он курит возле окна, обернувшись одним полотенцем. Даже не потрудился халат надеть. А я рядом сижу, в кресле и просто наслаждаюсь мгновением душевного спокойствия. Я устала, но эта усталость очень приятна.

Жуковский с удовольствием затягивается. Красный огонёк на кончике сигареты периодически вспыхивает и приближается к пальцам. Я не понимаю этой привычки Антона, но мне почему-то нравится. Морозный воздух, аромат хвойного леса и табачный дым, ударяет в голову, опьяняя разум. Теперь для меня так пахнет свобода.

— Ты помнишь пшеничное поле? — тихо интересуется неродной брат.

— Конечно. Как я могла забыть?

Девять лет назад.

Мне восемнадцать, ему двадцать два. Самое время, чтобы быть влюблёнными. Мы сбежали от семьи и родственников, с которыми отдыхали с палатками. Сбежали прямо к пшеничному полю, которое простиралось на километры вперёд и не было ему ни конца, ни края. Летнее солнце только всходило, но уже красиво освещало золотые колоски, колыхавшиеся под слабым дуновением тёплого ветерка.

Антон счастливо улыбался, беря меня за руки. Потянул за собой, и мы опустились на влажную землю. Колосья пшеницы скрыли нас от всего мира. Росинка капнула прямо мне на лицо, а Жуковский тут же поцеловал это место. И сразу же осыпал поцелуями мои губы, нос, глаза.

Уже тогда знала, что он самое прекрасное, что когда-либо случится со мной.

Он — мой первый снег, аромат мандаринок и хвои.

Он — запах ржи, нагретой солнцем.

Он — горький табачный дым.

Он — свобода, любовь.

— Мы всегда будем вместе? — спросила тогда я.

— Я никогда тебя не оставлю. А ты? — ответил он.

— Ни за что! — пообещала я, но не сдержала своё слово.

Наши дни.

Смотрю на Антона и понимаю, что он тоже прокрутил это воспоминание в голове. Хмурится, усмехается скупо и трясёт головой, прогоняя воспоминание.

— Останешься? Или снова сбежишь, как после Нового года? — спрашивает мужчина.

— Я не от тебя сбежала, Антош.

— Нет?

— Нет. От себя, — пожимаю плечами, вставая с кресла, подходя к Антону и обхватывая его за плечи. — Потому что признать, что нуждаюсь в тебе слишком сложно. Поэтому я просто бегу.

— И всегда возвращаешься.

Не спорю. Возвращаюсь. Потому что Антон мой наркотик, без которого жизнь немила.

— Когда-нибудь ты останешься со мной навсегда, Ксю.

Мне хочется. Куда угодно, лишь бы с ним. Но нельзя. Даже если разведусь, нельзя.

— Ты сказал, что сделаешь для меня что угодно. Поможешь развестись с мужем? — перевожу тему, и Жуковский тут же становится серьёзным. — Правда, поможешь?

— Не просто помогу. Мы его уничтожим, в чём бы он там ни согрешил.