Чужой среди своих
Шрифт:
— Может, в карты? — приобняв и поцеловав меня в висок, предложила мама.
— Хм… — отозвался отец, небогатой, но очень выразительной мимикой показывая жажду подробностей.
— В покер, — уточнила супруга, достав колоду из кармана халата и весьма профессионально тасуя её.
— Хм… сходи за дядей Витей, — поглядев на часы, велел мне отец, — Пара часиков у меня есть, потом нужно будет в контору зайти.
— Ага, — я сорвался с места, и, заглянув сперва на кухню, сразу же обнаружил его, — Дядь Вить! Доброе утро! В карты будете
— Доброе… В карты? — переспросил он, ставя на стол кружку, в которой, судя по виду и запаху, остывает «Напиток кофейный», щедро сдобренный сгущёнкой, — Отец дома, так?
— Угу… Так что? — я нетерпеливо приплясываю на месте, не в силах удержать подростковые реакции. Развлечений в этом времени и теле у меня ах как немного…
— Буду, конечно, — степенно кивнул он, — сейчас допью и минут через пять подойду.
— Ага, понял… — я глянул на тарелку, где остался последний, уже надгрызенный пряник из тех, что, по легенде, в принципе не бывают свежими в нашем магазине. Говорят, их такими и завозят — чёрствыми, облупившимися и впитавшими в себя чёрт знает какие запахи.
Выйдя наконец во двор, дядя Витя благодушно поприветствовал родителей, неторопливо уселся и закурил, улыбаясь чему-то своему и держа папироску в загипсованной руке.
— В Одесский[i] давайте, что ли, — тасуя колоду, предложила мама, — Ване через два часа в конторе надо быть, на серьёзную игру времени нет.
Несколько минут лишь редкие реплики нарушали тишину, но потихонечку взрослые разговорились.
Вчерашнее убийство, к моему удивлению, почти не тронуло их, лишь немного опередив по степени важности говяжьи сосиски.
Основной темой разговоров стала свадьба. Кто, где, с кем…
« — Ага… — констатировал я, слушая взрослых, — когда всех знаешь, то заурядная свадьба, и в самом деле, может дать море информации! Отражение политических раскладов Посёлка, взаимоотношения трудовых коллективов, семей и отдельных личностей, да всё это — на фоне изрядной накушанности водкой, то есть максимально откровенно и ярко»
— … на тачке Витьку Мирошникова супружница домой везла, — весело морщинился дядя Витя, тасуя карты в свою очередь, — А он ещё как-то так повернулся, что одна жопа из тачки торчит, и на каждой кочке попёрдывает!
— Ви-ятя… — с укоризной протянула мать, прыская в кулак, и глазами, в которых плескалось веселье, поощряя его продолжать. Правила игры…
— Как есть, — развёл тот руками, как бы виноватясь и оправдываясь за прозу жизни, — Аккурат мимо меня и проехал, так я со смеху чуть не закис!
Чёрствость предков и дяди Вити объяснялась просто — сезонники существуют в некоей параллельной реальности, почти отдельно. Они, по сути, чужаки для поселковых, и притом раздражающий, вечный источник проблем, настоящих и надуманных.
Не то чтобы они вовсе уж сброд, но из бараков сезонных рабочих в Посёлок просачивается только самая острая информация, и как правило, с негативным оттенком. Драки, поножовщины, отравления техническим спиртом…
Это всё не то чтобы большая редкость в самом Посёлке, но всё ж таки новостей такого рода у нас, судя по словам родителей, существенно поменьше.
Да и новости наши, пусть даже с оттенком скандала, всё больше обыденные, житейские. Всякое бывает… «белочка» чуть ли не профзаболевание, особенно в Леспромхозе, и дерутся порой до смерти, и тонут, и замерзают зимой…
Но всё ж таки на первом месте работа, школа, самодеятельность, первые шаги твоего или соседского ребёнка, дни рождения, рыбалка и охота, хозяйственные хлопоты… Да те же, чёрт бы их подрал, разного рода туалетные происшествия!
Отсюда и чёрствость… я бы даже сказал — расчеловечивание сезонников. Очень чёткое деление на «мы» и «они». Не произносится «недочеловеки», но говорят «питекантропы», «бичи», «эти», воспринимая всех скопом как некую тёмную, заведомо враждебную массу.
« — Сюда бы социолога, — мелькает непрошеная мысль, сбивая с игры, — вот где поле для исследования!»
В одной из комнат барака тем временем начал набирать обороты семейный скандал, грозясь выплеснуться грязной водой на всех присутствующих.
— Парахины… — страдальчески наморщила лицо мать, — опять они…
— Вот она, социальная язва, — не совсем понятно сказал дядя Витя, с особенным ожесточением давя бычок в консервной банке, исполняющей роль пепельницы.
— … да ты вообще не мужик! — завизжала баба, голосом дырявя деревянные стены барака, — Не мужик! У всех…
— Заткнись! Заткнись, сука! Завали хлебало! — срывающимся голосом заорал «не мужик», — Чуть что не по тебе, так не мужик! Кто тебе, бляди, мужик? Сравниваешь? Я тебя, блядь такую, не целкой взял, и мамашу твою сучью…
— А-а-а! Тварь! — завизжали в ответ, — Сука! Чтоб ты сдох! Сдохни! Сдохни-и, тварь!
— Правда глаза колет?! — послышалась какая-то возня, будто они вступили в рукопашную. Отец, посуровев лицом, привстал, но мать вцепилась в него, не отпуская.
— Ваня… не надо, Ваня! — зачастила она, — Опять крайним окажешься, ну ты же знаешь!
— Выкину, выкину я твою маменьку сучью! — надтреснутой медью загремел мужской голос, — Блядь старая! Ходила в куски, побиралась! Я её, суку, в свой дом привёл, и какая благодарность?! Вы вдвоём теперь мою кровь пьёте, вся ваша семья…
— Пойду-ка я в контору, — решительно встал отец, — а то слушать всё это…
— Часа на два, не меньше, — склонив голову набок и прислушиваясь к набирающему обороты скандалу, задумчиво определила мама, собирая карты и тоже вставая из-за стола.
— Пусть люди знают… — завизжала баба, и дядя Витя аж перекосился и дёрнулся.
— Ну-у… — сказал он, — ещё пара минут, и начнут всех соседей в свою свару вовлекать! Мать их… ну что за люди?!
— Да вот такие… — в тон отозвался отец, явно в последний момент удержавший крепкое словцо.