Чужой в стране чужих (Чужак в стране чужой) (Чужак в чужой стране) (Другой перевод)
Шрифт:
Джил не была удивлена, обнаружив, что Патти приняла с откровенной полнотой то, что деление воды с Майком в древней марсианской церемонии перешло в деление самого Майка в старинном человеческом ритуале. Джил лишь несколько удивило спокойное приятие Пат того факта, что Майк и здесь оказался способным на чудеса. Но Джил не ведала, что Патриция и раньше знала святого, поэтому ожидала и от нового святого большего, чем от обычного человека. Джил была безмятежно счастлива: в появившейся развилке было предпринято верное действие… и ощущала подлинный экстаз, становясь еще ближе со своими друзьями.
Во время отдыха
Патриция моргнула.
— После всего этого мне необходимо выпить.
— Конечно, милочка.
— И я все еще хочу показать вам, дети, мои картинки. — Они прошли в гостиную, и Пат встала посреди комнаты. — Сперва поглядите на меня. На меня, и не на картинки. Что вы видите?
Майк мысленно убрал ее татуировки и поглядел на своего нового брата. Он любил ее татуировки. Они делили ее на части и делали личностью. Они давали ей легкий марсианский привкус и выделяли из одинаковости большинства людей. Он подумывал, чтобы самому покрыть себя татуировками, как только грокнет, что же должно быть изображено. Жизнь его отца, водного брата Джубала. Надо обдумать. Джил тоже может захотеть того же. Какие рисунки сделают Джил еще более прекрасной?
То, что он увидел, взглянув на Пат без татуировок, не слишком понравилось ему. Она выглядела так, как должна выглядеть женщина, чтобы быть таковой. Майк все еще не грокнул коллекцию Дюка. Фотографии научили его, что существует разнообразие размеров, форм и цвета женщин и некоторое разнообразие любовной акробатики. Но помимо этого он, казалось, ничего не грокнул из высоко ценимых Дюком фотографий. Воспитание Майка сделало его хорошим наблюдателем, но это же воспитание оставило его невосприимчивым к тонким удовольствиям эротомании. Не то, чтобы он не находил женщин (включая и Патрицию Пайвонски) сексуально стимулирующими, но это лежало не в созерцании. Запах и прикосновение значили больше, и в этом он был квазичеловеком-квазимарсианином. Параллельный марсианский рефлекс (такой же непроизвольный, как чихание) хотя и включался с помощью этих чувств, но мог быть задействован только в определенное время года: и «секс» на Марсе был так же романтичен, как внутривенное питание.
Теперь, когда не было видно рисунков, Майк более отчетливо заметил одну вещь: Патриция имела свое лицо, и жизнь отметила его красотой. У нее, заметил он с удивлением, было даже более свое лицо, чем у Джил. И это заставило его еще в большей степени ощутить к ней то чувство, которое он пока не называл любовью.
У нее был свой аромат и свой голос. Ее голос был хрипловат. Он любил, слушать его, даже когда не грокал значения слов. Ее аромат был слегка смешан с горьковатым мускусным запахом от возни со змеями. Майк любил ее змей и спокойно брал в руки самых ядовитых, и не только за счет растягивания времени во избежание укусов. Они грокнули с ним. Он понимал их невинные безжалостные мысли: они напоминали ему о доме. Майк был единственным человеком, который мог брать на руки Лапушку, доставляя удовольствие удаву. Вообще-то она была флегматичной, и любой мог взять ее на руки, но Майка она воспринимала как замену Пат.
Майк вернул татуировки на прежнее место. Джил не понимала, почему тетушка Патти позволила разрисовать себя. Она выглядела бы довольно неплохо, не будь она живым комиксом. Но она любила самое Патти, а не то, как та выглядела. И если это давало ей жизненную поддержку… пока она не станет настолько старой, что ротозеи перестанут платить, чтобы посмотреть на нее, будь на ней рисунки хоть самого Рембрандта. Она надеялась, что Патти удалось достаточно скопить на черный день… И тут напомнила себе, что тетушка Патти теперь их водный брат и, следовательно, делит с ними бездонное состояние Майка. Джил стало теплее от этой мысли.
— Ну? — повторила миссис Пайвонски. — Что вы видите? Сколько мне лет, Майк?
— Я не знаю.
— Угадай.
— Я не могу. Пат.
— Ну, смелее!
— Патти, — вмешалась Джил, — он и правда не может. Он не обучен оценивать возраст: ты же знаешь, как мало он еще пробыл на Земле. И Майк привык к марсианским годам и марсианской арифметике. Когда дело доходит до цифр, я все делаю за него.
— Ну… Тогда ты, милочка. Скажи правду.
Джил оглядела Патти, отметив ее подтянутую фигуру, но не обошла вниманием шею, глаза и руки, и отняла пять лет вопреки честности в отношениях водных братьев.
— Ммм… Тридцать плюс-минус год.
Миссис Пайвонски довольно хохотнула.
— Это одно из преимуществ Истинной Веры, милочка! Джил, золотко; мне перевалило за пятьдесят.
— Но тебе не дашь столько!
— Вот что делает Счастье, хорошие мои. После первого ребенка я здорово расползлась. Слово «квашня» придумали как раз для меня. Мой живот выглядел так, словно я была на седьмом месяце. Мои груди отвисли до пояса. И я никогда их не подтягивала. Видите сами. Конечно, хороший хирург не оставляет шрамов… но на мне это было бы заметно, детки: на двух рисунках были бы дыры. Затем я увидала Свет! Нет, никакой гимнастики, никаких диет… Я ела, словно поросенок. Счастье, хорошие мои. Совершенное Счастье в Господе открыл мне Благословенный Фостер.
— Замечательно, — отозвалась Джил. Тетушка Патти определенно не прибегала ни к диете, ни к гимнастике за все время их знакомства, и Джил знала, что удаляется при поднятии грудей. Эти татуировки никогда не знали ножа.
Майк заключил, что Пат научилась надумывать тело по желанию, приписывала ли она это Фостеру или нет. Он учил этому Джил, но ей предстояло усовершенствоваться в марсианском, прежде чем получится ощутимый эффект. Ни к чему спешить; ожидание все поставит на места.
— Я хотела, чтобы вы увидели, на что способна Вера. — Пат продолжала: — На истинное изменение… внутри. Счастье. Добрый Господь знает, что у меня не слишком хорошо подвешен язык, но я все же постараюсь рассказать вам. Прежде вы должны усвоить, что все так называемые церкви — ловушки Сатаны. Дорогой наш Иисус проповедовал Истинную Веру. Так говорил Фостер, и я искренне в это верую. Но в Темные Века его слова были искажены и перепутаны, и сам Иисус теперь их не признает. Поэтому и был послан Фостер, чтобы провозгласить Новое Откровение и очистить все от скверны.