Чужой

Юргелевич Ирена

Он посмотрел на них с таким изумлением, словно с ним заговорили на иностранном языке.

— Да, — поддержал Вишенку Мариан. — Обязан.

— Вы что, взбесились? — крикнул парень. Но Вишенку нельзя было смутить криком.

— Ничего не взбесились, просто считаем, что с такой но­гой расхаживать нельзя.

— Вот еще! Некогда мне таскаться по врачам! Я не на прогулке, — раздраженно говорил парень.— У меня дело есть.

— А если будет заражение крови?

— Почему это должно быть заражение?

— Потому что ты, наверно, загрязнил рану.

Возможность

заражений испугала всех. Уля побледнела.

Юлек перестал стругать палку и взволнованно спросил: — А это опасно?

— Конечно, — ответил Мариан.

— Откуда ты знаешь?

— Это все знают. И потом, у моей мамы было заражение крови. . . Ей делали уколы.

— Если будет заражение,— настойчиво объяснила Вишен­ка, — нога у тебя распухнет, как бревно, и ты вообще ни­какого дела не сделаешь.

Незнакомец глядел то на Вишенку, то на Мариана, то снова на Вишенку, как бы соображая, правду ли они гово­рят. Уля поняла, что он тоже испугался, и ее опять охватило чувство непонятной жалости, как в те минуты, когда его бил озноб и она поила его горячей водой.

— Не будь дураком! — просительно сказал Юлек. — Со­глашайся!

— Соглашайся, — тихо повторила Уля. Он хмуро молчал. Потом буркнул:

— И вообще, врач меня не примет... надо, наверно, ка­кую-нибудь бумажку.

— Я попрошу отца,— быстро проговорила Уля. Он посмотрел на нее с удивлением:

— Так этот врач — твой отец?

— Да. Он живет в Ольшинах.

—- Мы тебя отведем! — крикнул Юлек, чувствуя, что не­знакомец сдается, и радуясь, что можно что-то для него сде­лать. Тут же он объяснил, что до Ольшин, всего полтора кило­метра и доктор живет на ближнем конце села.

— Который час? — спросил Мариан у Вишенки. Из всей четверки у нее одной были часы, которыми она очень горди­лась.

— Четверть пятого,— ответила она. — Надо идти.

— Ну, так идите,— сказал парень.— Я сейчас тоже приду. — Зачем? — запротестовал Юлек. — Вместе ведь лучше!

— И так дойду. Не люблю таскаться с целой оравой.

Это прозвучало не слишком приятно, однако ребята и не подумали обидеться. Их заботило другое: а не собирается ли он попросту сбежать? Парень это, видно, почувствовал и про­бурчал:

— Говорю, приду — значит, приду.

— Пойдем,— шепнула Уля Вишенке, — оставим его с маль­чишками. — И в ответ на удивленный взгляд Вишенки при­бавила: — Потом объясню.

— Ну, мы с Улей пошли, — громко сказала Вишенка. Парень не ответил, но Уля видела, что он рад их уходу.

Идя к тропинке, девочки слышали, как он толковал мальчиш­кам, что придется разрезать ботинок, иначе не налезет, на что Юлек завопил: «С ума сошел, такие замечательные ке­ды!»— и объявил, что мигом слетает домой и притащит ка­кие-нибудь старые дедушкины тапки. Девочки еще не успели дойти до берега, как Юлек обогнал их, крикнул: «Сейчас вер­нусь!» — в три прыжка пронесся по мостику и скрылся в топо­линой кроне.

— Что ты хотела мне сказать? — спросила Вишенка.

— Он стеснялся с нами идти, понимаешь? Тряпка у него грязная, и потом, он, наверно, хромает. Перед ребятами ему не так стыдно.

* * *

В приемной уже было несколько пациентов, но доктор еще не пришел. Уля, волнуясь, бегала то в кабинет отца, откуда можно было посмотреть на дорогу, то на кухню, к пани Цыдзик, которая своим спокойствием умеряла нетерпение девоч­ки. Пани Цыдзик то и дело заходила в приемную, рассажи­вала больших, успокаивала, говоря, что доктор скоро будет, и, указывая входящим на соломенный коврик, мягко, но на­стойчиво призывала к соблюдению гигиены. Вернувшись на кухню, она присаживалась на табурет, раскидывала вокруг себя широкую юбку с множеством складок и принималась рассказывать Уле, откуда какой больной явился, попутно из­лагая свои взгляды на каждую болезнь и способы ее лечения. Уля пропускала эти рассуждения мимо ушей—не ради них она бегала на кухню. Ей приятно было само присутствие пани Цыдзик и ее ласково-заботливое отношение к людям.

— Что это ты, Улька, крутишься, как веретено? — спроси­ла пани Цыдзик, заметив возбуждение девочки.— В чем дело?

— Отец что-то запаздывает...

— Не так-то легко ему из больницы вырваться. Держат его там, не пускают.

Через минуту Уля была в кабинете. Проселочная дорога по-прежнему была пуста, лишь обочиной маленькая девчонка гнала корову. В подсыхающих лужах отражалось розовое вечернее небо. На верхушке придорожной сосны уселась желтая коноплянка и робко затянула свою однообразную пе­сенку. Потом вспорхнула и улетела: она первая заметила из-за поворота старый драндулет доктора.

Когда Уля снова вошла в кабинет, отец уже надел белый халат и мыл руки под спрятанным за ширмой рукомойником.

— Отец, я хотела... — проговорила Уля и остановилась, чтобы набрать воздуху.

Отец вышел из-за ширмы и внимательно смотрел на нее.

— У меня есть просьба.

— В самом деле? А что?

Уле показалось, что он обрадовался. Но она вовсе не хотела доставить ему удовольствие. И тут ей пришла в голову удачная мысль:

— То есть это даже не моя просьба, а Мариана и Юлека.

— Ах, вот как... — проговорил он медленно, как бы с раз­очарованием. И тут же насмешливо улыбнулся: — Ну, так что же?

— Тут один парень. . . Он порезал ногу. . . Нельзя ли. . .— Она не хотела говорить отцу «ты».

— Чтобы я его принял? — сухо закончил он.
– Да.

— Хорошо. Завтра.— Голос отца звучал теперь деловито и официально. — Сегодня у меня много пациентов.

— По-моему, у него жар, — с трудом проговорила Уля. — И нога загноилась. . .

— Ну хорошо, пусть будет сегодня. Когда он придет, по­стучи ко мне. — И, усевшись за стол, доктор начал расклады­вать по местам очки, врачебные записи и инструменты.