Чужой

Юргелевич Ирена

Уля не уходила.

— Ну, что еще? — спросил он, не отрываясь от дела. — ...Боюсь, что у него нет денег...

Рука, державшая стетоскоп, замерла. Доктор пристально посмотрел на дочь:

— Не бойся, я не потребую с него денег.

Уля чувствовала, что ее замечание задело отца, но изви­няться не собиралась. Он сразу это понял:

— Ну, иди, дорогая, мне некогда.

Уля вышла на веранду. У калитки стояли Мариан, Юлек и тот, чужой парень. Опираясь о плетень, он с беспокойством смотрел на окна домика, то и дело

оглядываясь на дорогу, как бы желая удостовериться, что пути к бегству открыты. Он был похож на собаку, которая боится, что ее ударят, но не убегает, потому что голодна.

— Ну как? — быстро спросил Юлек. — Договорилась?

— Конечно, — ответила она спокойно, как будто это было для нее привычным делом.

— Куда идти? — хмуро спросил парень. — Не торчать же здесь, у забора!

Уля провела его по тропинке к входной двери. Он шел за ней неровной, спотыкающейся походкой. У входа она оста­новилась и торопливо прошептала:

— Я буду рядом, на террасе. Пойти меня, когда вый­дешь. Может, тебе что-нибудь понадобится в дорогу.

— Ладно. Но мне ничего не нужно.

Они вошли в приемную. Парень сел радом с другими боль­ными, а Уля постучала в дверь кабинета. Вскоре дверь от­крылась, и доктор быстро оглядел присутствующих.

— Вот он, — шепнула Уля.

— Хорошо.

Дверь снова захлопнулась. Парень сидел, уставившись в пол, чтобы не встречаться с любопытными взглядами соседей.

Зная, что мальчики будут ее ждать, Уля вернулась к ка­литке.

— Он нам сказал, как его зовут, — Зенек, Зенон Вуйчик! — немедленно сообщил ей Юлек. Глаза у него горели, новость казалась ему чрезвычайно важной.

— А в остальном мы знаем о нем столько же, сколько раньше, то есть вообще ничего, — пожал плечами Мариан.

— Знаешь, он ночевал на острове! — возбужденно про­должал Юлек. — Представляешь, целую ночь там пробыл! Один-одинешенек, в нашей палатке! В такой дождь! Хорошо хоть там было наше одеяло.

Уля давно догадалась, что Зенек провел ночь на острове.

— А что он теперь собирается делать? — спросила она. — Он не говорил?

— Нет,— ответил Мариан.

— Мы ему показали, где мы живем, — похвастался Юлек.

— А он даже не посмотрел, — дополнил Мариан.

— А вот и посмотрел, я сам видел, что посмотрел! — спо­рил Юлек, не желая терять надежду. Как и Уля, он не мог примириться с тем, что таинственный незнакомец уйдет в неведомую даль, где его ждет загадочное «дело», и они так ничего о нем и не узнают. — Мы его подождем, правда, Мариан?

— Зачем? Он вовсе не хочет, чтобы мы ему голову моро­чили.

— А все-таки лучше подождем!

Однако Мариан считал, что они свое сделали и теперь пора вернуться к нормальной жизни. Да и бабушка ждет с ужином.

— Ужин! — воскликнул Юлек с презрением. — Я могу во­все не ужинать! И вообще, еще рано.

— Ладно, кончай канитель. Опоздаем — бабушка будет ругаться.

Пришлось уйти. Мариан шел неторопливо и спокойно, Юлек то и дело останавливался и оглядывался на дом док­тора.

Уля пошла на террасу и устроилась в уголке на топчане. Перед ней была раскрытая книга. Но мысли разбегались, и чтение шло плохо. Вскоре она заметила, что была еще одна причина, мешавшая ей сосредоточиться: голоса, доносившиеся из кабинета. Уля никогда прежде не сидела на террасе во время приема и не знала, что из-за двери так хорошо все слышно.

Слабый немолодой женский голос пространно жаловался на боли в боку, в печени, в пояснице... Второй голос рас­спрашивал и советовал. Неужели это отец? Это был совсем не тот нервный и сухой голос, который Уля так хорошо изучила во время неприятных ежедневных разговоров. Он звучал сво­бодно, как будто только сейчас, с больным, доктор становился самим собой. А главное — это был ласковый, дружелюбный голос, голос доброго человека... Значит, ее отец добрый? Нет, нет, это не так! Уля точно знает, что он не добрый. Это просто профессиональная вежливость. Отец обязан быть лю­безным, вот и все. Загадочная двойственность человеческой натуры, которая недавно так обескуражила Улю, здесь объ­яснялась очень легко.

— Спасибо, доктор, спасибо вам! — говорил старческий голос. — Вам, как матери родной, все сказать можно...

Что она говорит, эта старуха?.. «Как матери родной»? До чего люди глупы! Уля сострадательно усмехнулась.

— До свиданья, доктор.

Скрипнула дверь из кабинета в приемную, голос женщины затих. Вдруг Уля вздрогнула.

— Садись, сынок, посмотрим твою несчастную ногу, — го­ворил отец. — Давно это случилось?

— Три дня назад, — ответил хрипловатый голос Зенека. — На стекло напоролся.

— Гм...

Этот звук выражал озабоченность; по-видимому, рана вы­глядела неважно. Уля услышала металлическое звяканье ин­струментов и чирканье спички. «Зажигает спиртовку, — уга­дала девочка, — кладет шприц в стерилизатор, сейчас будет кипятить».

— Придется немного подождать, а пока я тебя осмотрю. Зенек недовольно пробормотал что-то, потом сказал резко:

— Ничего у меня не болит, только нога.

— Посмотрим, посмотрим. — Голос доктора мягко убеждал, в нем не было ни обиды, ни раздражения. — Сейчас по­смотрим.

Наступила тишина, прерываемая короткими указаниями: «Дыши... не дыши... Так, еще раз... Ложись... Садись...»

— Основательно ты простудился... Кости у тебя не болят?

— Болят. Но это ерунда.

— Миндалины тоже не в порядке. Следует о них поду­мать. Не сейчас, разумеется.

Снова звякнули инструменты: видимо, отец вынимает их из кипятка и раскладывает на стеклянной плитке.

— Будете резать? — Голос Зенека звучит сдавленно, глухо.

«Боится», — думает Уля и, хотя никто ее не может услы­шать, тихо повторяет: «Не бойся, Зенек, не бойся, не бойся».