Чужой
Шрифт:
По особому распоряжению Говшут хана никто не должен был прикасаться ни к одному из трофейных товаров вплоть до полного избавления от пленных и возвращения в Мерв. Наказанием для нарушившего данный приказ была избрана смертная казнь. И даже те, кто добыл трофеи в бою, должны были сдать их в общую казну. В свое время вся добыча будет распределена между всеми текинцами. Основная ее часть будет отдана семьям погибших на войне, бедным и неимущим, раненым в бою. Уже составлялась комиссия по распределению трофеев, в которую вошли старейшины родов и тейпов.
Однако наглый Гарамурт сделал вид, что не знал о приказе Говшут хана. Как только окончилась война, он бросил отару Пенди бая и хотел скрыться с верблюдом добычи. Вполне возможно, что вором оказался не один Гарамурт. Но пока что только он был пойман за руку. И теперь он должен понести наказание прямо здесь, на площади Хангечена, на глазах у тысяч людей. И это наказание должно стать предупреждением всем, кто имеет намерение приложиться к чужому добру…
— Правда ли то, о чем говорится? — обратился к Гарамурту Сахыт пальван. — Если ты мусульманин, то не солжешь перед лицом Господа.
— Правда, — ответил Гарамурт, опустив голову, словно разговаривал с землей. — Бес попутал меня, аксакал. На сей раз вы вы простите меня! Не устоял, так много добра валялось… Поддался лукавому…
Говшут хан опередил Сахыт пальвана. Поигрывая плетью, он тихо произнес:
— Ты врешь, что добро валялось, удалец! — он сделал ударение на последнем слове, вложив в него всю силу своей неприязни. — Не бывает валяющегося добра. За него заплачено кровью лучших туркменских сынов. Кровью мужественных женщин, которым мужики вроде тебя в подметки не годятся. Слезами детишек заплачено. А ты…
Кто-то из толпы докончил предложение Говшут хана.
— А ты, подлец, хуже женщин оказался… Теперь и Пенди бай, и все мы поняли, для чего ты пробыл у него пять дней чабаном. Отсидеться решил, пока пули свистят! Эх ты, подлец!..
Сахыт пальван посмотрел на стоящего рядом аксакала.
— Ровесник, какое наказание ему определить?
Ровесник Сахыта пальвана был, видимо, человеком робким. Потирая руки, он промямлил:
— Его… за его проступок… надо прогнать в пески… Пусть останки этого бесстыдника растерзают птицы и звери. Что я еще могу сказать?!
Но тут прозвучал жесткий голос Говшут хана:
— Ты не знаешь, что говорить, аксакал?
— Ай, хан… — аксакал, оказавшись меж двух огней, растерялся. — Я ведь тоже не погладил его по головке… Сказал же, чтобы труп его расклевали птицы и растащили звери?
— Даже труп такого подлеца, который зарится на готовое в то время, как туркмены проливают кровь за землю свою, за народ, поган. И если мы своими руками отправим в наши чистые, священные пески, погань и испачкаем их, то тоже станем соучастниками совершенного им преступления.
— Что же тогда делать, хан? — испуганно спросил старик после жесткой речи хана.
Хан более не мог сдерживаться, его прорвало:
— Надо на глазах у всех расправиться с ним с помощью украденного им кинжала. Пусть он уйдет как мученик, пострадавший от вражеского оружия. Любое другое наказание будет для него слишком мягким. Как тебе мои слова, аксакал, согласен ты со мной?
Аксакал часто-часто заморгал:
— Согласен, хан, согласен!
Толпа замерла, затаив дыхание. И все же нашелся человек, пожалевший преступника.
— Хан ага, а может, ты назначишь ему сорок ударов плетью?! — В тишине его слова прозвучали как раскаты грома. — Может, после этого подлец одумается, человеком станет.
Не раздумывая, Говшут хан возразил:
— Лук, даже побывав в Мекке, не становится слаще… Выполняйте приказ на глазах у всех!
Все стало ясно пленным сербазам, в том числе и Жоржу Блоквилу. Он уже перестал продвигаться в сторону хана, и вообще отказался от своего первоначального намерения попасться ему на глаза.
То, что случилось вслед за этим, пленный француз не смог увидеть своими глазами. Шум усилился, круг сузился. Пронзительный крик казненного раздался над Хангеченом. Блоквил понял, что все сделано так, как распорядился Говшут хан.
То, что Блоквил считал одним из чудес Востока — звонкий голос глашатая зазвенел нпад толпой. Он не понимал слов, но догадался, о чем речь: “Народ! Любого, кто нарушит приказ Говшут хана и запустит руку в общее достояние, ждет смерть! Чтобы все вы знали это!” “Правильно сделал! — одобрил поступок туркменского хана Блоквил. — Чем сто раз призывать не воровать, лучше один раз устроить прилюдную расправу с вором. Нет более сильной воспитательной меры, чем страх человека перед наказанием!”
…Дошла очередь и до самого Блоквила. Он думал, что после анонса переводчика его окружит толпа. Но ошибся. Похоже, не только местных людей, но даже перекупщиков не заинтересовал бедно одетый француз.
Один из распределителей пленных, даже не взглянув в лицо товара, громко крикнул:
— Мамедовез!
Кто-то из толпы отозвался:
— Какой Мамедовец?
— Мне нужен Мамедовез гонурлы. Мамедовез пальван.
Из толпы вышел крепыш среднего роста лет сорока.
— Мамедовеза пальвана нет. Но есть я, яшули!
— А ты кто?
— Меня зовут Эемурат гонур. Я младший брат Мамедовеза пальвана.
Поняв, что речь идет о его дальнейшей судьбе, Блоквил внимательно оглядел вышедшего из толпы человека, охарактеризовал его по виду. По мнению француза, человек по имени Эемурат гонур не относится к числу мягких. Он, может, и не совсем жестокосерден, но достаточно властен, чтобы требовать неукоснительного подчинения себе.
— Если ты брат Мамедовез пальвана, очень хорошо! Вон тот раб, ничем не напоминающий гаджаров, будет твоим.