Цифрогелион
Шрифт:
Стараясь как можно меньше смотреть по сторонам, я поспешил искать харчевню.
Когда я преодолел вторую улицу и уже приближался к выставленной пирамидой горе коричневых бочек, я почувствовал, что кто-то робко дёрнул меня за рукав пальто.
— Мистер, вы доктор? — услышал я полный надежды слабый женский голос.
Обернувшись, я увидел молодую девушку, закутанную в рваное, покрытое засохшей грязью, одеяло. Её лицо, некогда определённо бывшее миловидным, сейчас было изуродовано проклятьем старика Савелия.
— Мистер, вы доктор? — снова повторила вопрос она, пристально смотря в мои глаза. Никогда ещё я не видел столько мольбы в человеческом взгляде…
— Нет, — с сожалением ответил я. В этот момент мне хотелось оказаться доктором. Хотелось помочь ей хоть чем-то. Совсем недавно я говорил старику, что мне нет дела до этих людей, но стоило одному из этих несчастных обратиться ко мне, да ещё и с таким полным отчаяния взглядом, как моя душевная броня треснула словно стекло…
На глазах её выступили слезы.
— Пожалуйста… — прошептала она.
— Я бы отдал всё, лишь бы помочь вам, — честно признался я. — Но я ничего не могу поделать…
— Не мне, — замотала головой девушка. — Пожалуйста, просто взгляните на мою дочку… Она с утра не издаёт ни единого звука. Она всегда плакала, а сегодня…. Сегодня она молчит… Может быть, ей стало легче?
Девушка слегка отодвинула оделяло, кивком предлагая мне взглянуть на то, что держала на руке под одеялом.
Я не хотел смотреть…
Господи, лучше я умру прямо сейчас, стоя на этом самом месте, чем загляну туда…
Но её взгляд… Взгляд полный мольбы, я не мог уйти вот так, не попытавшись помочь хоть чем-то… Сделав глубокий вдох, я приблизился. Сердце моё сжалось. Под одеялом на руках она держала мёртвого младенца.
Он сгнил. Сгнил настолько, что понять, что это ребёнок, а не кусок разложившейся туши, покрытый струпьями и трупной слизью, можно было лишь по очертаниям головы и маленьким распухшим ручкам.
Не знаю почему, но я, неожиданно даже для самого себя, протянул руку и попытался нащупать пульс на слизкой шее ребенка. Одного касания хватило, чтобы понять, что он давно мёртв – кожа его была ледяной.
— Мне очень жаль, — тихо сказал я, отступив на полшага. — Но ваша дочь мертва…
— Что вы такое говорите? — вдруг возмутилась девушка, резко закрыв девочку одеялом. — Она молчит, но она дышит! Она же шевелит ножками — я это чувствую! Как вам не стыдно говорить такие вещи? Я думала, вы посоветуете какую-нибудь настойку или… Вы выглядели таким милым, а вы… Вы плохой человек!
Девушка одарила меня сердитым взглядом и, резко развернувшись, быстро зашагала прочь...
— Свихнулась...
Я вздрогнул, вновь услышав чей-то голос, на этот раз мужской. Я повернул голову и увидел тощего мужчину. Он был совершенно голым. Серые волосы безжизненно спадали с его головы на худые плечи. Тело и лицо мужчины покрывали нарывы.
— Мы уже давно перестали пытаться объяснить ей, что её дочь мертва, — сообщил тощий мужчина. — Да, наверное, так оно и лучше будет — пусть умрёт с мыслью, что её ребёнок с ней… А вы, мистер? Вы ещё в своём уме?
— Едва ли, — ответил я и поспешил продолжить свой пусть.
Харчевня располагалась на первом этаже пятиэтажного дома, выложенного из красного кирпича. Витрины заколочены, а из двух дверных створок, ведущих внутрь здания, сохранилась лишь одна — на месте другой висела тряпка. У входа на бочках сидели какие-то исхудалые забулдыги, провожающие завистливыми взглядами всех, кто входил и выходил из харчевни.
Отодвинув тряпку, закрывавшую проход, я вошёл внутрь. В нос ударила вонь застоялого пота, вперемешку с кислым запахом забродившего дерева. Тускло освещенное несколькими десятками крысиных фонарей просторное помещение с высоким потолком было заставлено бочками, используемыми тут в качестве столов. Вокруг них стояли местные выпивохи.
Атмосфера тут разительно отличалась от той, что царила на улице: люди разговаривали, смеялись, играли в домино и карты. Официанток тут не было, вместо них использовалась хитрая инженерная система: под потолком были закреплены рельсы, тянущиеся от барной стойки к каждому из столов. На каждом рельсе был закреплен колёсный механизм с подвешенной к нему корзиной, в которую клали заказы. Колёсный блок катился по рельсу от барной стойки вверх, под потолок и далее к столу, ведомый здоровенной крысой, которая карабкалась вперёд, цепляясь за насечки, сделанные поверх рельса. Эти же насечки не давали ведомому ими колёсному механизму откатиться назад до тех пор, пока бармен не дёрнет за веревку и не снимет блокировку — после этого тележка катилась вниз, ведомая не столько тяжестью колёсного механизма, сколько тянущим за верёвку барменом. Так бармен передавал клиентам их заказы и получал оплату, не бродя по залу и не платя официанткам. Чтобы сделать заказ, клиенты кричали бармену свой заказ и номер стола, высеченный на бочке.
Надо сказать, что я уже видел подобный механизм в нескольких исполнениях — их часто использовали в бедных районах Северной Столицы, где услуги официанток считались слишком накладными, так что я ничуть не удивился, увидев такую же систему тут.
Пройдя ближе к бармену, я получше его разглядел: толстый мужчина лет сорока. Пышная борода, длинные волосы убраны в хвост, вместо левой руки «живой протез»: конструкция из металлического цилиндра и кожаных ремней, заменяющая предплечье и крепящаяся на плече. Из передней части цилиндра, заменяя кисть, выглядывают передние лапы и голова небольшой обезьяны. Этот протез был хорошо обучен и понимал своего хозяина с полуслова, моментально реагируя на движения владельца, хватая нужные стаканы, тряпки, бутылки и даже откидывая волосы бармена с его лица.
— Отличная дрессировка, — похвалил бармена я, облокачиваясь на стойку.
— Ты бы видел его предшественника, — усмехнулся бармен. — Я его в карты научил играть, да так, что он половину посетителей обыгрывал… Жаль, издох. Два года протянул всего — видать, ампутации плохо провели — думаю, тромб какой-то получился, потом оторвался и в сердце ушёл.
— Сочувствую. Наверное, играл в карты не на интерес, да? Приносил доход?
— Ещё бы… — грустно вздохнул бармен. — Ладно, не трави душу, друг. Ты смотрю неместный. Чего налить?