Цикл Охранное отделение. Загадка о морском пейзаже
Шрифт:
Неожиданно напоровшись на сопротивление своей воле, привыкший к безусловному подчинению сотен людей, Штукельберг взорвался, как врезавшаяся в препятствие самоходная мина. Со стороны это напоминало безжалостную бомбардировку с моря застигнутого врасплох прибрежного городка. Оскорбления сыпались на втянутые в плечи головы полицейских, как разрывные снаряды.
— Что за бардак! Это не полицейская часть, а публичный дом! — орал золотопогонный хам, и кончики его усов гневно дрожали. — Немедленно приведите сюда моего вестового или пеняйте на себя!
В
— Ну? — вопросительно-строго протянул Штукельберг и так посмотрел на вестового, что тот сразу весь съежился.
Денщик начал лепетать, что сам плохо понимает, за что его задержали, но хозяин жестко перебил паренька:
— Дураков и в алтаре бьют! Видать, забыл ты, братец, у кого служишь. Подвел ты меня… Ну пошли…
Последняя фраза прозвучала едва прикрытым приговором провинившемуся. Ссутулив плечи, денщик обреченно поплелся к выходу. Штукельберг, не прощаясь, направился за ним следом. Наступил подходящий момент для «фланговой атаки». Анри скинул с плеч заскорузлую шинельку, представ перед царским шкипером в полной жандармской форме. И шагнул наперерез кавторангу.
— Эдвард Александрович, прошу вас немного задержаться.
Штукельберг слегка склонил голову и удивленно глянул на неожиданное явление круглым голубиным глазом, однако не остановился.
— В мои планы не входит разговаривать с вами, — надменно произнес он.
Но тут хлопнула входная дверь, и старые половицы заскрипели под тяжестью двоих рослых атлетов. На этот раз жандармы Кошечкина не опоздали. Один из них, поигрывая тросточкой, встал у двери. Второй сунул руку в правый карман своего полупальто и шагнул навстречу Штукельбергу.
— Что это значит?! — краснея, начальственно рявкнул моряк.
Вильмонт вкрадчиво поинтересовался:
— А почему вы не спросили своего вестового: выполнил ли он ваше поручение?
— Вас это не касается!
Штукельберг попытался прорваться через преградивших ему путь мужчин. Он еще не верил, что чья-то рука посмеет коснуться его — царского любимца! Когда же это все-таки произошло, высокопоставленный офицер быстро сник. Правда, он еще пытался хорохориться: обещал сгноить на каторге подлецов, но уже без прежней уверенности.
Анри показал Штукельбергу изъятое у его вестового письмо.
— Это вы писали?
— Я же уже сказал вам, что общение с вами не входит в мои планы, — упрямо повторил моряк, еще трепыхаясь в железных объятиях лучших волкодавов штабс-ротмистра Кошечкина.
— Меня ждет государь. Вы за это ответите!
Еще недавно такой монументально мужественный, суровый красавец теперь вызывал скорее сочувствие: волосы на его голове растрепались, шов мундира на боку разъехался в напряженной борьбе с жандармами, и в образовавшейся прорехе белела сорочка. Съехавшие вместе с кителем куда-то вбок награды наводили на мысль, что сей господин блещет в жизни не умом, а своими звездами. Иначе он не стал бы в столь критический для себя момент в третий раз повторять как заведенный:
— Я же сказал: общение с вами, сударь, не входит в мои планы!
Снова посыпались угрозы, теперь персонально в адрес Вильмонта:
— Вы рубите дерево не по себе, господин жандарм. Советую вам немедленно прекратить этот бардак. А на ночь приставьте горчичник к затылку. Если же все-таки не одумаетесь, то я вам устрою службу на якутской каторге за триста верст от ближайшего городка. Одичаете там среди отбросов общества и эскимосов, будете меня помнить!
Анри не впервой было выслушивать подобное. Вознося человека на вершины успеха, судьба порой играет с ним злую шутку, приучая к мысли о собственной неуязвимости. Но однажды по душу каждого высокопоставленного изменника и вора являются жандармы и безжалостно сбрасывают его с золотого облака на грешную землю.
— А кровавый понос в Шлиссербургской крепости входит в ваши планы? — жестко поинтересовался Вильмонт. И еще добавил, но уже с недоумением: — Послушайте: неужели вы надеетесь оправдаться? Ведь в этом письме заключена ваша погибель. Вы выдали себя с головой.
В течение нескольких секунд оба офицера пристально смотрели друг другу в глаза, капитан «Полярной звезды» потрясенно оттого, что с ним разговаривают в столь оскорбительной манере, а Вильмонт скорее с любопытством.
До Штукельберга, кажется, наконец, стало доходить, в каком ужасном положении он оказался. Он попросил разрешения закурить. Вильмонт предложил ему свой портсигар и приказал крепко держащим моряка за руки оперативникам отпустить его.
Не сразу, после некоторых размышлений, но все же Штукельберг начал рассказывать историю своего падения. Несколько лет назад, когда он еще не получил под свое начало царскую яхту, его откомандировали в Париж. По указанию управляющего Морским министерством Главное управление кораблестроения и снабжений (ГУКиС) выдало ему на руки большую сумму на закупку у французской фирмы «Hotchkiss et Cie » партии усовершенствованных скорострельных 47-миллиметровых пушек «гочкиса».
Однако в Париже Штукельберг встретил своего старого питерского приятеля — Жоржа, с которым был очень дружен когда-то давно, еще будучи совсем юным гардемарином.
— Мы давно не виделись. Я годы проводил в дальних походах и не знал, что Жоржа изгнали из гвардии и отправили на каторгу за уголовное преступление, — сокрушался Штукельберг. — Я был уверен, что имею дело с прежним благородным завсегдатаем самых блестящих петербургских салонов. Он все еще оставался красавцем-мужчиной, на которого с восторгом были направлены взгляды окружающих женщин. Однако это была только оболочка, скрывающая гнилое нутро.
Рассказчик нервно курил, рука с сигаретой мелко дрожала. Вспоминая историю своего падения, он зарычал, потрясая кулаками: