Цикл произведений 'Родина'
Шрифт:
– А мне не пристало бояться людей, я никого не боюсь, лишь Бога. Когда воздух наполнен пулями, когда воздух пропитан молодой кровью, когда воздух питает смерть, - я спокоен. Но иногда, сразу после боя, слушая тишину и бешеный стук собственного сердца, я начинаю сходить с ума. Ты думаешь, почему офицеры спиваются? Они пьют горькую, чтобы избавиться от боли. И если бы я не пил после боя, я, наверное, сошел с ума и вышиб себе мозги. Я живу такой жизнью, когда каждый день проходит так, будто это мой последний день, будто я собираюсь умереть сегодня. Господь знает....
– Ты веришь в Бога?
– А что, кто-то не верит? Когда становится трудно, я имею в виду когда человек уже не в состоянии помочь себе сам, он всегда вспоминает о Боге.
– Значит, не веришь?
– Не знаю, но я этого никогда еще в открытую не говорил, верю я или нет.
– Для
– У меня ответов нет.
– У меня тоже.
– А сейчас? Может, Бог следит над нами? За боевиками, за селом, за заложниками, за местными?
– Ты думаешь, Он позволил бы безнаказанно взять в заложники больных женщин и детей?
– Не знаю, я не способен думать так масштабно.
– Что за балаган вы тут устроили?
– я не успел заметить, как к нам подошел ротный.
– Нюни сидите распускайте! Что измениться от вашей философии?
– Ничего, тащ сташлетенат.
– Именно. Даже я, старик, давно понял, что лучшие люди умирают первыми: молодыми, здоровыми, в расцвете сил. Это доказано жизнью, это закон. Мечети горят, самолеты падают, корабли тонут, мужики умирают. Каждый день вокруг меня много смерти. А сколько раз она заглядывала мне в глаза? Афган, Чечня, теперь вот тут еще сижу по уши в дерьме. Слишком многие из тех, кто был рядом со мной, давно на кладбище. И иногда я, находясь на похоронах своих товарищей и глядя, как свежевырытую могилу закидывают землей, думал: "Ну все, все кончено, надо менять профессию...", но чуть позже приходила такая непонятная штука - месть, и я аж трясся от желания быстрее вернуться на войну. Чтобы отомстить.
– Да мы, че-то, о Всевышнем вот вспомнили.
– А что Всевышний? Он любит равенство, он не дает преимущества ни добру, ни злу. Он регулирует равновесие. За каждую смерть он дает жизнь, и наоборот. В мире должно быть ровно столько плохого, сколько есть хорошего: соблюдается равенство противоположностей. Природа сохраняет необходимый паритет, необходимый баланс. И своей болтовней вы ничего не измените, ротный взглянул на часы, и устало нахмурясь, толкнул взводного в бок: - Не нравится мне ваши божественные сплетни, вы че, умирать что-ли сегодня собрались? Бога вспомнили! На Бога надейся, а сам не плошай. Кончайте пересуды, и помните: нам никто не поможет кроме нас самих, все что у нас есть - это мы сами. Кому нужна наша жизнь? В первую очередь - нам самим. И вы знаете, как ее сохранить.
– Убей, или сам будешь убитым?
– я воинственно поднял автомат над головой.
– А ты, я погляжу, не такой тупой, каким кажешься, - засмеялся ротный, осторожно опуская мой автомат.
– Сами же научили...
– На свою голову и научили. Ладно, закругляйтесь, а то хуже будет, если салаги услышат ваше нытье, они до смерти обосрутся, а им итак хреново. Вставайте, хватит трепаться, не пристало мужикам. Лучше вон, зикр потанцуйте, для уверенности.
Ротный ушел дальше, и я, получив молчаливое согласие взводного, отправился на свое место...
...Я находился в прострации, в легком полусонном состоянии. Дремал стоя, облокотившись на бруствер, чуть пошатывался, но не падал. В привычку уже вошло - мозг имитирует сон, чтобы тело немного отдохнуло, но сам нисколечко не спит. Дежурит. Вдруг, для меня абсолютно неожиданно, неистово круша опасную и обманчиво тихую дрему, заорал Тагир:
– Быля! Че тама шевелится? Эй! Духи! Сука, духи! Духи прут!
Глаза мои автоматически распахнулись, выпуская увеличивающиеся с каждым мгновением непослушные зрачки наружу и, в тот же миг, наблюдая, как Тагир молниеносно выключает предохранитель своего РПК и открывает беспорядочный огонь в поле. Я, уже полностью проснувшись, хватаю автомат, щелкаю предохранителем, дергаю затвор и, видя неясную цель в темноте впереди, стреляю. Весь рожок сразу! Есть - цель поражена! Съежившись, она медленно оседает и неестественно заваливается набок.
– Вести только прицельный огонь! Помните о боеприпасах!
– призывает взводный, активно присоединяясь к нашему пулеметанию.
Только тут, наконец, картина проясняется - духов много: на первый взгляд около пятидесяти человек, на второй - около ста, на третий - слишком до хера. Двигаются на наши позиции косыми шеренгами в несколько рядов. Что это? Штурм? Западня? Отвлекающий маневр? Пуля, мягко проглоченная земляным бруствером прямо у моих глаз, ответов не дает, зато камнем бросает мое тело вниз, на дно окопа. Тело пружинит, беспечно высовывая голову
– Ё-мое! Ты че, куда, нахрена?
– рычит кому-то взводный и, повернувшись, трясет кулаком мне:
– Тагир вывалился наружу! На внешнюю сторону вала! Прикрой, а я - за ним!
Бью длинной, рывками, то влево, то вправо, и в обратку. Чуть сзади и правее - серия гукающих взрывов. Из подствольника бьют. Это серьезнее. И страшнее. Слышу крик взводного. Слышу еще серию взрывов. Ничего не вижу. Что за хрень? На дно! Уф, успокоиться, успокоиться. Нервы натянутым стальным канатом - готовы лопнуть. Раз, два, три - все, пора! Вскакиваю, сразу нахожу цель - а ее искать-то и не надо, все здесь, сволочи, рядом, - стреляю. "Бук! Бук! Бук!" - отвечают, и отвечают с РПГ! Кто-то пронзительно кричит. Страшно. Прыгаю брюхом вперед, на вал. Слава Богу, Тагир жив. Протирая пузом землю, он медленно ползет к своему укрытию - не зря, значит, делали. Улыбаюсь: странно улыбаюсь, иронично, шальной улыбкой умалишенного. Психоз. Уф-фф. Перекатившись, стреляю и скатываюсь в окоп. Тагир, дыша так громко и напряженно, что слышу даже я, тоже съезжает в окоп. Молодец, Тагир молодец, жив! А взводного не видно. Где он? Меня осыпает землей. Неприятно. Где шапка? Нащупываю ее, хватаю и давлю на голову, до бровей. Сверху слышу голос взводного, опять улыбаюсь: жив, значит, командир. Рядом кто-то истошно вопит, вопит дико, как сумасшедший. Отвратительный гортанный вопль. От него в ногах - судороги. Ничего, пройдет. В очередной раз меняю опустевший магазин и вспрыгиваю. Стою, стреляю, как загипнотизированный стою. "Брык-брык-брык" - вылетают гильзы. Удивительное зрелище - разрыв гранаты в паре метров от лица. Но я не нагибаюсь, переворачиваю магазин, зацепляю и стреляю. Неясная фигура, передвигавшаяся в нескольких десятках шагов спереди, падает мордой вниз, да еще и что-то там у него взрывается. Вот вам, суки! Хотели смерти? хотели поскорее перейти в следующую, более легкую жизнь? хотели наград за "священную" войну? хотели? Я дарю вам все это!
– Ты че, охренел? Пригнись, баран!
– слова взводного окатывают меня ледяной водой.
– Убьют же!
Ё! И точно, убьют! А, черт с ним, зато я сам сколько успею завалить! Смерть за смерть! Кто больше?
– Андрюху Комара свалили!- рыдает кто-то из наших. Жаль его, жаль.
Долбят почти в упор. Трассера, трассера, и посветлело как днем. Заткнись, падла! Ой! Куда так близко! Как голодные осы в весенней атаке на цветник, пули сурово и уверено врываются в землю, едва не задев уха. О, нет-нет! Не хочу вслед за Андрюхой. Забыв о минутном нападке храбрости, прячусь. Чуть не убили! Во дурак, подставлялся как сука! Не, так дальше не пойдет. Надо умнее, коварнее, хитрее. Нам надо не просто победить, нам и самим выжить надо. Выжить. Кому такая победа надобна, если никого не останется.
– Уходят! Левее куда-то уходят! Сворачивают!
Бегут? Вряд ли. Тактическая уловка и нас окружают? Силенок не хватит. Значит, хотят ударить с фланга. Не пойдет! Выглядываю очень осторожно: умирать больше не хочется, равнодушие к собственной жизни улетучилось, заигрывать со смертью расхотелось. Карабкаюсь вверх, ползу. Краем глаза замечаю, что ночь изменилась: дым заволок небо и звезды пропали во мгле, ветер превратился в морской штиль, а громкие звуки наполнили уши. Прошло каких-то пятнадцать минуть, а мир так сильно изменился. Мир стал другим. Я стал другим. Надолго? Навсегда? Бью короткой лежа, перекатываюсь несколько раз, выплевываю грязь, и снова - прицельно и короткой. Хорошо. Прицельно и короткой. А наступление духов волнами перекатывается левее и левее; и звуки, картинки, ощущения, эмоции, - все пропадает и теряется в бытовухе уже другого, обычного боя. Теперь будут боятся и переживать те, кто левее. Лишь бы пережили...