Цикл: Рохля
Шрифт:
– Ладно. Я знаю, куда ее девать. По крайней мере, в слове этих людей я уверен.
– Некогда мне! Потом, после поговорим!
Люций с Кароль растеряно мялись в крохотном пространстве между входной дверью и кухней, всякий раз пытаясь убраться из-под ног встрепанной шаровой молнии по имени Дерек Бедфорд.
Рохля был уже на пороге, завис, развернулся на одной ноге, метнулся назад, схватил с тумбочки целлофановый пакетик с бирюзовыми сережками-шариками, сунул его в карман
– Ладно, все! Хватит! Нет меня!
И правда, его не стало. Только грохот каблуков по лестнице раскатился, да и тот мигом смолк, а я чуть не расхохотался, глядя на очумевших детей.
– Где-то пожар?
– неумело съязвил эльфенок.
– Это хуже, чем пожар. Мардж рожает.
Я оглядел кухню, находящуюся в состоянии «рабочий беспорядок». Невольно вздохнул.
– Так что я буду их ждать, ну и заодно приберусь тут. Кто со мной в деле?
Они переглянулись.
– Рен, - сказал мальчик, - есть одно деликатное дело…
Я мою в раковине посуду, Люций ее вытирает, а Кароль сидит в углу с феминистическим выражением на лице: мол, может, вы вдруг думаете, что если в компанию случайно затесалась женщина, то она сейчас вам сразу начнет мыть, убирать и готовить… Так вы думаете неправильно!
Свое же выражение лица я старательно прячу в раковину. Ну, во-первых, я уже знаю, что эта гламурная малютка - я имею в виду лживую джинни!
– опасна как гремучая змея. Во-вторых, я совершенно точно не предприму никаких действий ни за спиной своего шефа-напарника, ни паче того, поверх его головы.
А в-третьих, ты не можешь делать некоторые вещи с чистой совестью после того, как тебе было оказано доверие. Даже если эти вещи черным по белому прописаны в твоей должностной инструкции.
Люций явно ощущает себя не в своей тарелке.
– Я, - заикается он, - точно знаю, что вы с инспектором Рох… Бедфордом не используете доверенное вам в корыстных целях. Я это на себе когда-то проверил. Потому я счел возможным…
Разумеется, откуда пацану знать, что мы работаем по этому делу. Очевидно также, что мы никак не можем приписать себе честь раскрытия. Какое уж там раскрытие, когда нам эту лживую джинни принесли на блюдечке, да еще и случайно.
– Послушайте, Реннарт, - вмешивается джинни aka Эврибадия Челси aka все остальные по списку.
– Я не совершала на вашей территории никаких преступных действий.
Я иронично приподнимаю бровь.
– Ну хорошо, - она сдает назад, единственно из усталости, как мне кажется.
– Я действительно сначала предложила вашим ювелирам большие камни, однако недооценила их опытность, и мы пришли к взаимовыгодному соглашению. Я увеличивала камни, а они их обрабатывали нужным образом. В данном случае это вопрос новой технологии, а не мошенничество. Учитывая, что местные контрагенты не стали вменять мне в вину факт первого неудавшегося обмана, я чиста перед законом.
Гостья царственно возлежит на помпоне от берета Кароль, как в мягком кресле. Лодыжки скрещены. То, что мы приняли за парик, оказывается ее собственными причудливо начесанными волосами, уложенными буклями на висках, мелкими кудряшками надо лбом, и длинными локонами - на шее сзади. Багажа при ней нет никакого - с елки сняли!
– и состояние косметики самое плачевное. Я подумываю уже предложить ей фарфоровую миску (ту, с голубыми цветочками) с горячей водой, но жду момента, когда дама выскажет все, что она хочет, и будет готова принять ванну.
Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.
– Вы, - говорит Мадлен де Куртенэ, - представляете, как складывается судьба существа, с рождения наделенного подобным волшебством? Сперва все это только родительская головная боль. Родители, если не дураки, скрывают тебя и последствия, но что они могут сделать, если на глаза ребенку попадется… ну, скажем, камфарное дерево? Ну а потом ты вырастаешь и вынужден заботиться о себе сам. Вы полицейский, Реннарт, скажите: сколько у ребенка с нестандартным даром шансов угодить в нечистые руки?
– Много, - лаконично отвечаю я.
Я часто слышу сказки про тяжелое детство и отмазку эту не люблю. Джинни улыбается уголком рта и остальную часть истории оставляет под умолчанием. И у меня возникает чувство, будто «мы говорим как два умных человека». По-моему, это один-ноль в ее пользу.
– Прошло достаточно времени, и я привыкла к определенному уровню комфорта. Есть то, что я не ем, и то, что я не ношу: чтобы позволять себе этакие «не», надобно иметь некий стабильный доход. Это то, что я не хочу потерять, причем нежелание мое довольно активно. Любая неквалифицированная работа на заводе, на конвейере, или в частной лавке не позволит мне сохранить мой нынешний уровень жизни. Я не настолько дура, чтобы питаться одной идеей честности… хотя вам должно быть очевидно, что ем я немного.
– Чистую пыльцу, надо полагать, - буркнул Люций.
– Нет, мэм, ничего, это я так.
– За неимением пыльцы сойдет и сахар, спасибо. Лучше тростниковый. Придется также признать, что я привыкла к некоторому уровню адреналина в крови. Однако в последнее время адреналина стало слишком уж много, он вредно действует на печень и как следствие - на цвет лица. А цвет лица, это… - она зевает в ладошку, -…важно! Если бы мне удалось изменить образ жизни на более размеренный, в рамках, так сказать, закона - и без существенных потерь в бюджете!
– я бы считала, что моя жизнь изменилась в лучшую сторону.
– То есть вы хотите сказать, - уточняю я, - будто желаете прийти с повинной в обмен на некоторые гарантии?
– У вас грубые формулировки, Реннарт. Вот за что я не люблю юстицию. Одно лишь останавливает меня - страх угодить в лапы тех, кто использует меня в собственных интересах. Моих родителей, знаете ли, даже убили из-за меня… Я их почти не помню.
С улыбочкой она это выдает, как «нате», и сразу меняет тему, а у меня в памяти остается призрак камфарного дерева и звонкий детский голосок: «Ой, какое большооооое!».