Цирк Обскурум
Шрифт:
— Она была зажата у нее в руке, — говорит Харт, глядя на меня сквозь маску. — Она держала её в руке, даже когда ползла по чердаку.
— Ах, да. Когда ты заставил ее страдать, — усмехаюсь я, устраиваясь на заднем сиденье с ней в объятиях. Ей не хватает места, чтобы распластаться, поэтому я прижимаю ее к себе, ее ноги вытянуты так, чтобы касаются меня с другой стороны.
Я скорее чувствую, как хмурится Харт, чем вижу это за его маской, когда он поворачивается с переднего сиденья и усмехается.
— Она должна была этого захотеть сама, — возражает он. — Ты это знаешь.
— Да, я это знаю, — ворчу я, все еще недовольный этим. Учитывая тяжесть ее
Даймонд ведет машину, его маска надежно надета, чтобы никто не смог нас опознать. Время от времени он поглядывает в зеркало заднего вида, как будто хочет убедиться, что она все еще в моих объятиях. Не зря он директор манежа, всегда проверяет, нет ли за нами слежки. Харту нельзя доверять ни в чем, кроме как совершать неожиданные поступки и пускать кому-то кровь. Даймонд держит его в узде, и я не думаю, что мы с Клабом могли бы сделать то же самое. Это то, что делает Харта идеальным гимнастом на трапеции. Он не ценит свою жизнь, поэтому позволяет ей висеть на волоске высоко над толпой без страховки, чтобы поймать его, если он поскользнется. У него не было бы другого выхода.
Клаб — полная противоположность. Всегда осторожный и осознающий риски, на которые он идет, Клаб — задумчивый засранец, с которым никому из нас не нравится иметь дело, когда он в таком настроении. Шпагоглотатель скорее выпотрошит нас, чем позволит доставить ему неудобства, но, к счастью для него, мы — семья. Мы заботимся друг о друге точно так же, как заботимся обо всей нашей семье в цирке.
Что касается меня, то обо мне вряд ли стоит говорить. Я хорошо лажу с животными, этот талант выгнал меня из дома в детстве и привел в Цирк Обскурум. Мои приемные родители были богатыми, но не добрыми. Они воспитывали исключительно ради бесплатной рабочей силы, заставляя нас, детей, работать в их особняке. Как и большинство богатых людей, они держали в клетках все, чего не понимали, включая животных — обезьян, экзотических птиц, больших кошек. Я пробыл там год, когда разразился хаос. Сбежавший тигр столкнулся со мной на кухне, зверь, голодный и избитый. Мои приемные родители думали, что из него получится милое домашнее животное, и забыли, что диким зверям не место в клетках. Мне было двенадцать, когда я посмотрел в глаза тигру и почувствовал родство, которого никогда не испытывал с людьми. Мы оба были хрупкими и недоедали, и в нашем сходстве мы нашли общего врага.
Я забрался этому тигру на спину, и мы вместе сбежали, оставляя за собой кровавый след. Я назвал ее Свободой. Она ждет меня в цирке, как маяк, зовущий меня домой. Она мой постоянный спутник, как и эти чудаки.
— Она сохранила ему жизнь, — комментирует Харт, качая головой. — Я бы убил этого ублюдка.
— Как ты думаешь, почему она это сделала? — Спрашивает Клаб. Его недоверие настолько велико, что я слышу это в его вопросе. Он редко оставляет место для неопределенности, но мы едва знаем эту женщину. Мы знаем только, что она позвала нас, и мы пришли.
— Возможно, она не была готова стать таким же чудовищем, каким был он, — комментирую я, пожимая плечами. Это благородная мысль, что можно не быть монстром. Для многих в цирке это единственный вариант, который у нас остался.
Глаза Клаба вспыхивают.
— Тогда она слишком мягкая для этого, — говорит он. — Посмотри на нее. Она не выступит в цирке. Возможно, она даже не переживет своих травм.
— Нет, — перебивает Даймонд, несмотря на то, что сосредоточен на дороге. Он едет медленно и ровно, чтобы не привлекать
Нахмурившись, я смотрю на нее сверху вниз. Ее одежда порвана, но в основном прикрывает ее. Я сейчас не заостряю на этом внимание. Вместо этого я смотрю на ее кожу, покрытую свежей и застарелой кровью. Под алым цветом я вижу выступающие отметины, которые обычно были бы скрыты современной модой. Я нахожу один за другим, и словно кусочки головоломки встают на свои места. Некоторые из них — четкие разрезы, линии прямые и ровные. Некоторые из них представляют собой большие ожоги, которые кто-то мог бы принять за прикосновение к горячей сковороде, если бы не их огромное количество. Есть маленькие, сморщенные, круглые шрамы, явно оставленные концом зажженной сигареты, и шрамы поменьше, которые выглядят так, будто ее ударили ручкой.
— Срань господня, — бормочу я, понимая, как их много, все они наслаиваются друг на друга, пока она не превращается в лоскутное одеяло из шрамов.
Даймонд кивает.
— Она переживала и похуже. Я бы не сомневался в ней.
Клаб вздыхает.
— Возможно, она сойдет с ума. Что, если она откажется?
— Только время покажет, — отвечает Даймонд, не отрывая глаз от дороги. — Мы будем рядом с ней, пока она не сделает выбор.
Тогда мы все замолкаем, каждый из нас вспоминает свой собственный выбор и тот момент, когда мы продали душу Цирку Обскурум. Это был момент, когда мы заявили о своей свободе и признали, что мы монстры.
Глава
8
Я так устала, что даже не могу поднять голову. Время от времени я прихожу в себя, спасаясь от темноты, которая ждет, чтобы завладеть мной, мои открываю глаза только для того, чтобы увидеть сцены, которые не имеют смысла. В первый раз я смотрю на лицо в маске с выгравированной на пластике лопатой. Он смотрит на меня, покачивающуюся у него на руках. Сиденье под нами дергается, как будто мы в машине, и боль пронзает меня, снова вырубая. В следующий раз я просыпаюсь от ярких огней и громкой цирковой музыки. У меня есть, может быть, секунды три, чтобы осознать происходящее, прежде чем мое тело снова проваливается во тьму. Я не знаю, куда они меня привезли, но я едва ли могу бороться с ними. Они спасли меня. Они освободили меня. На данный момент я доверяю им больше, чем самой себе.
Воздух вокруг меня теплый и насыщенный ароматом благовоний, когда я просыпаюсь в последний раз. Я все еще слаба, мое тело отказывается слушаться моих команд, но я достаточно вменяема, чтобы осознать, что лежу в кровати и что надо мной безошибочно виднеется полотно палатки, а не простой потолок в моей спальне. Я ерзаю, пытаясь приподняться, но прежде, чем я успеваю, у моей кровати появляется женщина, заполняя мое поле зрения, и я почти падаю в обморок от шока.
— Ты, — шепчу я, глядя на ее знакомое лицо.
— Я, — отвечает она с улыбкой и начинает суетиться вокруг меня. — Добро пожаловать домой, малышка.
Сейчас она старше, морщины на лице выдают ее возраст, но это она. Я знаю, что это так. Она та, кого я видела много лет назад, и, кажется, до сих пор преследует в моих снах. Ее глаза все те же молочно-белые, но она видит все, наблюдая за мной понимающим взглядом.
— Я не понимаю, — говорю я, мой голос все еще хриплый от всего, через что я прошла сегодня вечером. — Вчера? Я не знаю, сколько прошло времени.