Цирк приехал!
Шрифт:
Глеб Андреевич запустил в птицу треуголкой, но промахнулся. Фрушка перелетел с окна на плечо обезглавленного Наполеона.
— Вор-р-р! — неожиданно выпалил Фрушка.
— Сам ты вор! — озверел Глеб Андреевич и запустил в грача черепом святого угодника.
Череп ударился о стенку и раскололся.
Фрушка внезапно ринулся к Глебу Андреевичу, ухватился клювом за брошку и потянул к себе. Брошка крепко держалась на вязаной ткани тельняшки.
Глеб Андреевич изловчился и ухватил грача за крыло. Тот вырвался, теряя перья, и, рассвирепев, бесстрашно бросился на обидчика. Взъерошенный,
— Кыш! Кыш! — Глеб Андреевич задыхался. Лицо от крови стало липким.
Отчаянно каркая, Фрушка продолжал атаку. Улучив момент, Глеб Андреевич поймал птицу и навалился на неё всем телом.
— Попалась… — прохрипел он.
Жадно сделав несколько больших глотков из ведерка, Глеб Андреевич плеснул в лицо остатками воды и, вытершись рукавом тельняшки, спустился в нижнюю комнату.
Удав шипел и беспокойно ворочался. «Проголодался. Если внизу услышат, все пропало…»
Глеб Андреевич встал на ящик и осторожно выглянул в окно. Перед отцом Никодимом, облаченным в красную рясу, стоял Коля Плодухин и громко, на всю церковь, читал по бумажке, которую держал в руках:
— «Сей мандат выдан по постановлению Пореченского уездного исполкома Совета рабочих и крестьянских депутатов комиссии в составе представителей уездного комитета ВКП (б) и советских учреждений, а также выборных от тт. красноармейцев, рабочих, комсомольцев, пионеров, а также и духовенства, которым поручается осмотр, освидетельствование и открытие так называемых мощей, являющихся орудием для затемнения сознания трудящихся, так как нельзя и недопустимо держать людей в темноте, когда великая революция уже десять лет освещает все темные дела поработителей народного ума, и потому необходимо сорвать маску с волков в овечьей шкуре…»
Глеб Андреевич нервничал: «Скорей бы приказали открыть гробницу! Пусть все глядят на мою работу!»
— А теперь, товарищи, можем приступить к осмотру, — закончил Плодухин.
Толпа дрогнула. Выборные боязливо подошли к раке. Когда крышку сняли, перед глазами верующих предстал Симеон Столпник, бледный и величественный, с длинной редкой бородой. На лбу его сверкала золотая священная митра. Борода покоилась на шитом облачении. Высохшие руки лежали скрещенными на груди.
Верующие охнули, как один человек, прихлынули к гробнице. Высоким голосом завопила кликуша, за ней вторая. Красноармейцы в охране застыли от удивления. В толпе начали зажигать свечи. Их розовое полыхание побежало по стенам, отразилось в золоте икон, задрожало на строгих лицах красноармейцев.
Глеб Андреевич торжествовал: «Ну что? Взяли? Гляди, оратор, как люди целовать мощи кинулись! А как запели! Ты слушай, как поют!»
О высокий сводчатый потолок ударялось громкое и торжественное:
— Уб-ла-жа-ем те, пре-по-до-бе от-че Си-ме-о-не, и чте-е-е-ем свя-ту-ю-у па-мя-ть тво-ю-у-у…
Борьку оттолкнули от ребят, какая-то старушонка сунула ему в руку горящую свечу, он чуть не опалил себе ресницы, и из груди его невольно вырывалось славословие святому Столпнику.
Глеб Андреевич любовался возбужденной толпой: «То ли ещё будет! Сейчас Фома выйдет работать!»
И про это Глеб Андреевич знал. Вместе с попом и старостой программу составляли. Полноценную цирковую программу с аттракционом!
«Ну где же ты, Фома? — начал волноваться Глеб Андреевич, ища глазами юродивого. — Пора уже! На выход опаздываешь! Третий звонок был!»
И вдруг на всю церковь раздалось дикое, нечеловеческое мычание. Царапая себя ногтями в кровь, глухонемой ринулся к гробнице.
«Молодец, Фома! — чуть не вырвалось у Глеба Андреевича. — Хорошо, подлец, работаешь! Мычи, юродивый! Громче, ещё громче! По-волчьи вой! Чтобы у всех волосы со страху дыбом встали! Кусай себя! Молодец! Так их!»
Юродивый заколотился в истерике. На него спокойно, чуть насмешливо смотрел Коля Плодухин.
«А теперь целуй мощи, Фома! Исцеляйся! Ведь ты много денег получишь за этот трюк! Хватит на всю жизнь! Исцеляйся, Фома!»
Юродивый неожиданно поднялся с полу, приложился к мощам и перестал дергаться. Глазами, полными слез, он медленно оглядел застывшую толпу и, остановив взор на иконе Спасителя, произнес еле слышно, удивленно прислушиваясь к звучанию собственного голоса:
— Господи…
Проведя рукой по голой грязной груди, он нащупал крест, порывисто поцеловал его, упал перед мощами на колени, размашисто перекрестился и снова медленно повернулся к темной иконе.
— Верую… — произнес юродивый чуть громче. Борьку начала колотить дрожь. Народ стоял молча, боясь пошевельнуться. На юродивого по-прежнему пристально и внимательно, чуть усмехаясь одними глазами, смотрел вожатый.
— Чудо! — громко крикнул глухонемой.
— Чудо! — как эхо, отозвалась толпа.
— Чудо! — звонко закричал Борька.
— Исцелихося! — завопил глухонемой. — Всемогущ бог!
— Всемогущ бог! — отозвалось под высоким куполом.
«Великий артист Фома! Великий! — продолжал восторгаться Глеб Андреевич. — Поп со старостой не дураки! Разведчики! Знали, кого в клуб на вечер послать. Накрылись бы они со Столпником, если бы глухонемой не предупредил!»
Снова громко и дружно запели верующие.
— Остановитесь! — раздалось иа всю церковь. Стало тихо. К гробнице пробивался Леша Косилов.
— В кого веруете? Это же чучело! Из нашего школьного скелета сделано! Я сам скелет чинил. У него адамово ребро сломано. Покажите ребро!
Толпа возмутилась:
— Какое ребро? Богохульники! Вон из храма! Здесь было чудо!
— Тихо! — крикнул Коля Плодухин. — Никакого чуда не было! Вот я стою перед вами, говорю. Если не чучело это, то судите меня своим судом. Я никуда не убегу. Не то что ваш юродивый. Где он, исцеленный ваш? Где?
Глухонемой действительно исчез. Многие смутились.
— Сбежал он! Испугался. А мы не боимся ничего.
Толпа дрогнула, зашумела.
— Согласны! — раздалось несколько голосов. Красноармейцы начали отодвигать верующих от раки.
Валя Кадулин помог отцу установить на треноге фотоаппарат. Лешка раздвинул одежды, вытащил ребро и торжественно объявил:
— Точно! Наше ребро! Вот именно здесь, с внутренней стороны, кусочка должно не хватать. Маленького кусочка, с ползуба величиной. Помните, ребята? Наш скелет. Школьный.