Цитадель
Шрифт:
– Будешь говорить только тогда, когда я скажу тебе, - сообщил он мне и рот мой рукою прикрыл, что это же и обозначало.
Теперь, без его последующего прикосновения я не мог рот разинуть даже для еды или беседы с кем-либо.
Так было тогда и с этим ничего не сделать.
Но я все же нашел выход. Стал я изнурять его своею мыслью, изнутри мною посылаемой прямо ему в голову.
Стал он снова в сон бросаться, словно в воду, когда жара стоит невыносимая.
Я дальше поднажал, но больше того не получалось.
Потому,
Начали ко мне люди другие заглядывать и про дела какие спрашивать.
Хочу сказать, что ко времени тому я стал немного разбираться в этом и сообщал где, у кого что пропадало.
Хочу также отметить, что вместе с хозяином спала совместно и его охрана великая, так что мне в деле моем помех не было, и я свободно с людьми теми разговоры вел.
Но и так продлилось недолго. Разузнав как-то, что я тем занимаюсь, мой вельможа сказал так:
– Раз ты способен своими речами голову мне заморочить до сна, то значит, способен и на других повлиять. Дай-ка я воспользуюсь тобою и созову
остальных вельмож. Ты же на них свой ум возложишь и сделаешь то, что я
скажу. А не так - так будешь изгнан, и печать на лице твоем будет стоять вечно.
Что мне оставалось делать?
Согласился я и принял предложение.
Вскоре совет тот состоялся. Каждому я в голову сказанное вельможей вложил и вскоре они все уснули.
Проснувшись же, словно после отдыха какого, они распрощались и разъехались кто куда.
И вот, спустя время небольшое стал мой вельможа прибавлять в богатстве своем. То один что пришлет, то другой, то третий.
Дошло до того, что каждый начал свое предлагать и в услужение к тому вельможе идти.
Испугался тогда он сам того. Знал, что если кто другой узнает или до самого царя дойдет, то не сносить ему своих одежд.
Вмиг рабом обернут и прогонят, как и меня. И говорит он тогда мне:
– Соберу я снова их сюда. Выложи из их голов все то обратно. Хватит их мучить. Этого достаточно.
Не отрицал я того, сам понимая, что от всего и мне может достаться.
Вновь собрались они, и я за работу взялся.
Спустя время, все разъехались, как и тогда, и мы стали ждать результаты.
Долго ничего не шло, и вельможа вроде бы успокоился, а с ним вместе и я сам.
Но вот, спустя еще немного вновь начали мольбы те приходить, и сами они с упрощением прибывать.
Испугался вельможа, испугался и я. Знал, чем может дело завершиться. Но силу собрал и снова в их головы вложил.
На этот раз вроде бы помогло больше. И долго от них вестей не было.
Но прошло время, и история повторилась вновь. Знал я, конечно, чем их лечить, но на этот раз не стал.
– Пусть, сами с собой борются, - так я решительно заявил вельможе своему и в сторону отступил.
– Нет, сделай как было, - потребовал он.
– Не буду, - ответил я, - если хочешь, изгоняй. Я не против. Ты уже давно в печенках у меня сидишь. Пойду, пройдусь светом, а то что-то зачах я
здесь.
И тут вельможа мой весь скис. Аж, жалко его стало. Но ничего с собой я поделать не мог.
И на решении своем настоял. А на день другой пустился я в путь без всякого спроса и разрешения. Никто меня не догонял и не останавливал.
Люди только просили не бросать их, но я сказал им, что боюсь погибнуть тут от рук других вельмож, делом тем разозленных.
Так я и ушел, оставляя позади себя вельмож не исцеленных и главного из них в состоянии страха за содеянное.
Сам же я к этому просто относился. Не могут умом совладать - пусть, учатся. На то им жизнь и дана. Так премудрствовал я по дороге в Каин, что на пути моем впереди восставал.
Решил я в городе большом затаиться пока и делом каким, мною ранее изученном заняться.
Но случилось так, что дело мое само пришло ко мне. Недалеко от самого города повстречал я старца одного.
Слеп он был, и поводырь ему требовался.
– Проведи меня в город, - попросил он меня, когда я проходил мимо, - за то отблагодарю тебя своим обедом.
– Хорошо, - согласился я и, надо признать, с радостью это сделал. И при деле вроде был, и при еде.
Надо отметить, что к слепому всегда хорошо относились и, конечно же, к поводырю также. И еду давали, и одежду какую, и ночлег где предлагали. По дороге старик мне рассказал свою историю и от чего слеп стал.
– В молодости, - говорил он, - любил я на солнце смотреть подолгу. Вот оно зрение мое и забрало. Так вот сызмальства и бродяжничаю по свету. Что люди дают - тем и перебиваюсь.
Верил я ему и чувствовал, что правду говорит. Глаза же его внешне вроде бы ничем испорчены не были и отчего казалось, что он просто прикидывается.
Вместе мы до городских стен дошли и в город сам вошли.
Стража стояла повсюду и на нас с подозрением смотрела.
– Слепец он, - объяснил я главному из них, - а я поводырь его.
– Ладно, идите, - согласился старший и отпустил.
Прошли мы вначале к шумному базару, где люд толпился и что хотел, продавал.
Тут я впервые узрел деньги, и их вид почему-то запомнился мне навсегда.
Это были небольшие монеты и звались по-своему драхмии. На них портрет царя того был, что ими и правил.
Деньги само были неровными, как бы обрубленными со всех сторон в виде круга. Далее, как я понял, их людская рука затирала, и они становились глаже, ровнее.
Некоторые и вовсе круглыми становились, отчего сразу можно было понять, что они давно в обиходе, и многий люд ими воспользовался.