Цитадель
Шрифт:
– Но на один-то день вы можете задержаться?
– неожиданно спокойным голосом спросила принцесса.
Де Труа отрицательно покачал головой.
– Эта задержка не имела бы значения. Если вы не можете решиться сейчас, отчего это вдруг решительность нападет на вас завтра. Ведь вы не станете другой.
– Я стану такой, какой захочу, - с тихой злостью прошептала принцесса, и остановилась, осознавая, что это она сказала. Чего в этом больше смысла или характера? Вздорность и детскость заявлений вскоре стала очевидна и ей самой. Она фыркнула и снова подошла к столу. Ничего больше бить она не стала, она взяла один из неразбитых кувшинов и плеснула вина в один бокал, затем в другой.
– Итак, вы уезжаете?
Шевалье развел руками.
– Увы.
– Что же вы сообщите маркизу?
– Правду.
– Тогда скажите, какой она вам видится.
Посланец Монтферрата принял один из бокалов.
– Он послал меня узнать не желает ли принцесса Изабелла стать следующей королевой Иерусалимского королевства, и я скажу, что узнать мне это не удалось.
– Это неправда, вы знаете, что я хочу стать королевой!
– Но что значит хотеть?
– спросил де Труа, вращая в пальцах талию бокала.
– Послушайте, чего вы от меня хотите?
– вспылила вновь принцесса. Вопрос она задавала почти риторический, но получила на него вполне конкретный ответ.
– Я хочу, чтобы вы вернули мне письмо, которое я вам привез. С моей стороны было бы недобросовестно, по отношению к маркизу, оставить его здесь. Оно может случайно попасть в руки людей, которые относятся к маркизу хуже, чем вы.
Изабелла поставила свой бокал на стол, сплела кисти рук и задумчиво хрустнула суставами.
– И тогда все?
– ?
– Ладно, - заявила вдруг Изабелла, - что нужно сделать, чтобы маркиз понял, я согласна?
– Ничего сверхъестественного. Нужно просто написать ему об этом.
– Написа-ать?
– Изабелла энергично потрепала свой великолепный лоб.
– Да, и отправить это письмо вместе со мной нынче же ночью. А письмо маркиза вы, в таком случае, можете оставить у себя, оно обезопасит вас на случай каких-либо неожиданностей с его стороны.
– А такие могут воспоследовать?
– вскинулась принцесса.
– Почти наверняка, нет. Наверняка нет. Просто я неловко выразился.
Изабелла велела принести письменные принадлежности. Отослав слуг, долго прогуливалась перед столом.
– Ненавижу писать, - заявила она. Де Труа пожал плечами и отхлебнул вина. Села к столу, долго возилась с крышкой чернильницы, разглаживала лист пергамента, прижимала край солонкой.
– Нет, - сказала вдруг, - надобно подождать до завтра. Я не могу вот так, сразу, ничего не обдумав. Вы же сами понимаете какой это ответственный документ.
– Я уезжаю на рассвете, - сухо сказал де Труа.
– Вы безжалостный человек, - вырвалось у принцессы. Она вдруг внимательно посмотрела на посланника маркиза, - другой, видимо, и не смог бы выполнять подобную работу.
– А вдруг, когда я стану королевой, я припомню вам это выкручивание рук?
Де Труа не успел ответить. Изабелла отвернулась от него и почти не отрывая пера, написала с десяток строчек, почти не думая над словами. Посыпала белым песком свежий текст. Свернула лист в свиток и швырнула под ноги этому неприятному человеку.
– Я бы не удивилась узнав, что вы и маркиза заставили написать то письмо каким-нибудь изуверским способом.
Де Труа сделал вид, что шутка принцессы ему очень понравилась.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ВТОРАЯ ПОПЫТКА
Когда шевалье приказал Гизо готовиться к отъезду, оруженосец вдруг спросил:
– Мы совсем уезжаем из Яффы?
Этот вопрос вызвал немалое удивление у де Труа. Слишком тот не привык делиться своими планами со слугою, которого ценил за молчаливость, понятливость и исполнительность.
В ответ на удивленный взгляд хозяина, Гизо молча начал собирать вещи всем своим видом показывая, что неуместный вопрос вылетел у него из уст случайно. Де Труа находился в состоянии, мало чем отличавшемся от состояния только что оставленной им принцессы.
Его обязанности здесь, в Яффе, были исчерпаны, поручение почти выполнено, но неудовлетворенность становилась все глубже. И больше всего его мучило то, что он не может понять, в чем ее истоки.
Большими пожитками тамплиер не обзавелся, все они уместились в два баула. Глубокой ночью на трех лошадях, де Труа и Гизо оставили маленький дом в квартале скорняков и поскакали к жилищу госпожи Жильсон, также стоявшему за пределами городских стен. Она встретила их заспанная, раздраженная, очень постаревшая на вид. Но, высказывать вслух свое отношению к ночному вторжению не посмела.
– Приведите себя в порядок, - сказал ей де Труа, усаживаясь в кресло возле забранного железною сеткой окна.
– Что вы задумали, сударь?
– спросила хозяйка, размазывая по лицу следы персидских притираний, при помощи которых она собиралась сохранить свою обольстительность на долгие годы.
– У нас мало времени, - сухо сказал шевалье.
– Но, согласитесь, в вашем присутствии несколько неловко мне будет этим заниматься.
– Придется потерпеть, пока вы будете облачаться, я буду вам объяснять тонкости вашего... предстоящего вам дела. Другого времени у нас не сыщется.
– Смотрите, хотя бы в окно, а не на меня.
– Успокойтесь, даже глядя на вас, я вас не вижу. Но если настаиваете, отвернусь.
Тьма за решеткой начала бледнеть, появились первые приметы утра. Ветвь смоковницы, протянутая из ночной прохлады к окну, казалась пропитанной туманом. Де Труа закутался в плащ, становилось прохладнее.
– Я привез вам шанс для реванша.
– Я не поняла.
– Вот здесь, - он похлопал себя по груди, - находится письмо, написанное только что Изабеллой к Конраду Монферратскому.