Цитадель

Стампас Октавиан

–  Почему? Я же вам не мешаю, не ем вашу еду.

–  Иди в лепрозорий.

Он слишком умело притворялся прокаженным, они поверили ему и теперь выгоняли, чтобы восстановить привычный порядок жизни. Короли живут во дворце, нищие за дворцом, сами они живут в Тофете, а прокаженные в лепрозории.

Де Труа коснулся своего лица.

–  Это не проказа.

–  Все равно уходи.

–  Должна же быть причина!

–  Не должна, - заявил вожак, - но тут же объяснил, - заболел мой сын. Тебя не было - не болел, ты пришел - заболел.

–  Покажи мне его, - сказал успокаивающим голосом де Труа.

–  Нет, - запальчиво крикнул вожак, -

ты сейчас уйдешь, или мы тебя убьем.

–  Если вы меня убьете, твой сын умрет.

Вожак ничего не ответил на это заявление, можно было подумать, что поверил. Хоть немного, но поверил. Де Труа, почувствовав это, поспешил развить успех.

–  Я умею лечить всякие болезни. Если ты убьешь меня, ты убьешь своего сына. Бог не велит убивать. Христос не велит, Магомет не велит, дымный огонь тоже не велит.

С этими словами де Труа достал из-за пояса свой кинжал и бросил его под ноги вожаку. Яркие белки полузвериных глаз налились кровью, широкие ноздри раздулись - он думал.

–  Если убьешь меня, убьешь своего сына.

Вожак решился.

–  Идем.

Сопровождаемый настороженным конвоем "лекарь" обогнул несколько небольших холмов сложенных из доисторических, окаменевших нечистот и оказался посреди табора. В неуклюже, но прочно сложенном очаге горел огонь, к нему жалось несколько дряхлых, беззубых, почти облысевших старух. Бегали голые чумазые ребятишки. Повсюду валялись кости, камни. На четырех криво вкопанных шестах была натянута шкура какого-то зверя, образуя крышу от дождя. Под ней, на куче гнилого тряпья валялся мальчишка лет четырнадцати, явно "наследник". Инфант. Смердело на стоянке еще сильнее, чем в целом по Тофету. Люди, если разобраться, сами по себе иногда гаже любых отбросов.

Конечно, де Труа никогда не учился лекарскому искусству, но и он с первого взгляда определил, что мальчишка не жилец на этом свете. Живот у него вздулся, руки и ноги покрывали большие лиловые волдыри. Он не моргнув глазом "лекарь" сказал.

–  Это городская болезнь.

–  Ты можешь вылечить его?
– с надеждой спросил отец больного. Точный диагноз почему-то всегда вселяет надежду в родственников умирающего.

–  Да, могу.

–  Тогда лечи, я дам тебе все наши лекарства, - по знаку вожака тут же принесли большую грязную тряпку, на которой валялись обожженные кости, обглоданные корешки и свежие кошачьи внутренности.

Де Труа, для виду, тщательно исследовал "аптеку" и сказал.

–  Нет. Это хорошие лекарства, но от городской болезни помогают только городские лекарства.

–  Я не пущу тебя в город, ты убежишь!
– сказал вожак проницательно.

–  Я не убегу, я буду сидеть здесь, - сказал де Труа садясь на тряпки рядом с мальчиком, - и если он умрет, вы меня убьете.

–  Убьем, - убежденно сказал вожак.

–  Но если мы попробуем городские лекарства, он не умрет.

–  Где твои городские лекарства?

–  В городе, - вздохнул "лекарь".
– За ними надо кого-нибудь послать.

Вожак огляделся выбирая, кого бы.

–  Нужен тот, кто хорошо знает город, - сказал де Труа.

–  Мой брат пойдет, - решил, наконец, вожак и подтолкнул к шевалье крепкого парня одетого более менее сносно по здешним меркам.

–  Его не пустят м-м... в аптеку, у вас есть чистая одежда.

Общими усилиями гонца кое-как экипировали.

–  Найдешь дом барона де Бриссона, он живет у шпионских ворот, знаешь?

–  Знаю.

–  Повтори: барон де Бриссон.

Абориген повторил довольно удовлетворительно.

–  Передашь

ему вот это, - де Труа передал ему свой тамплиерский перстень. Дорогая вещица странно смотрелась на дне этой выгребной ямы.

–  Что он должен сказать?
– спросил вожак.

–  Чтобы барон немедленно ехал сюда. Он возьмет с собой все лучшие лекарства. Только скажи ему, чтобы он поспешил. Покажешь ему дорогу.

–  Иди!
– скомандовал вожак и гонец сразу же стал карабкаться вверх по мусорной куче.

–  Скажи ему, чтобы спешил изо всех сил, иначе будет поздно, - крикнул ему вслед де Труа.

Шевалье остался сидеть рядом с больным, держа его за руку. Мальчику было плохо. Время от времени тело сотрясалось от сильного, внутреннего кашля, на губах выступало несколько больших белых пузырей и он что-то быстро-быстро начинал бормотать. Ни слова нельзя было разобрать, не было понятно на каком он языке бредит.

Все родственники болеющего собрались рядом, обсели "больницу" кругом. Сидели на пятках, уперев локти в колени и положив подбородки на руки. Они не желали пропустить ни одной секунды развлечения. Все происходящее с больным подробно комментировалось, сообщали они друг другу и свое мнение о методе лечения "чужого доктора". Насколько мог разобрать их болтовню де Труа, они оценивали его действия в целом положительно и были уверены что Сети, так звали мальчика, выживет. Те, кому приспичивало отойти по нужде, старались сделать это быстро и при этом не упуская из виду арену публичной болезни. Им сообщали о том, что Сети, например, пустил пену, что нога его делает "вперед-назад".

Мужчины с копьями тоже очень заинтересовались городской медициной, они уселись в задних рядах публики, как и положено взрослым, и не выпускали из рук оружия. Внимательнее всех был отец больного, он в основном молчал, раздувая ноздри.

У де Труа затекла рука, которой он сжимал руку Сети, и он был вынужден сменить ее. Это действие произвело фурор среди присутствующих. Вот как оказывается можно лечить по-городскому! Сети перестал пускать пену, и все были уверены, что это произошло от перемены лекарских рук. Они даже стали подбадривать шевалье, давай, мол, давай, видишь, ему становится лучше. Они кричали и Сети, наклонившись к его уху, чтобы он держался, отец нашел хорошего лекаря и скоро привезут городские лекарства. Мальчика вновь стали изводить приступы кашля, потом они сменились крупной непрерывной дрожью. Пена на его губах стала краснеть. Де Труа понял - это все. Еще немного и он умрет. Он тоскливо оглядел вершины мусорных куч, окружавших становище. Что, если де Бриссона нет дома? Пульс у Сети исчез, собственно он был уже мертв. Но что было его душой, неохотно отлипало от грязного тельца. Шевалье лихорадочно соображал, что ему делать. Он понимал, что не проживет и нескольких мгновений после смерти этого парня. Он наклонился к его воспаленной голове и сделал вид, что что-то шепчет ей на ухо. Мальчик наконец умер, но выглядело это так, будто "лекарь" уговорил его заснуть. Де Труа оглядел окружающих.

–  Он спит. Пока не привезут лекарства.

Толпа зрителей возбужденно загалдела, обсуждая сообщение.

–  Тише, вы разбудите его.

–  Тише!
– приказал вожак, - Сети спит.

Следующие несколько часов напоминали бесконечный дурной сон. В полном молчании, среди густой дымной вонищи разлагающихся отбросов, под взглядами десятков пар любопытствующих глаз, рука об руку с быстро холодеющим трупом, де Труа продолжал сжимать своими пальцами кисть мальчика - в этом был символ осуществляющегося лечения.