Цитадель
Шрифт:
Госпожа Жильсон замерла над лоханью, в которой умывалась.
– Маркизу Конраду?
– Вы очень понятливы. В нем сказано, что принцесса согласна выйти за него замуж.
– Замуж?!
– громко вскрикнула госпожа Жильсон.
– Во-первых, не так громко, а во-вторых - не перебивайте. Так вот, сейчас вы отвезете это письмо графу Рено.
– Я сделаю это с удовольствием, но...
– Какое еще но?!
– Но если он у меня спросит, каким образом оно ко мне попало?
– Скорей всего не спросит. Ему будет не до этого. Но если спросит, то вы ответите, что это письмо дала вам сама принцесса.
– С какой стати?!
– Я просил меня не перебивать! И одевайтесь, одевайтесь, что вы остолбенели!
– Да, да, - засуетилась хозяйка.
– Вы скажете, что выполняете задание маркиза, и, что специально приехали в Яффу, чтобы выяснить отношение Изабеллы к возможности такого брака. Вы привезли с собой послание Монферрата и теперь получили ответ. Репутация ваша графу известна и он не удивится тому, что в этой истории вы, как всегда, играете отвратительную роль.
Госпожа торопливо, но вместе с тем тщательно одевалась. Де Труа любовался разгорающимся утром.
– Но если он спросит, с какой целью я обнаруживаю перед ним это послание?
– Я уже говорил вам, ему будет не до выяснения этих деталей. Если он все же начнет задавать вопросы, говорите правду.
– Какую правду?! Я никому не говорила ни слова правды уже, наверное, двадцать лет.
– Скажите, что ненавидите принцессу и хотите ей навредить, что попутно с выполнением просьбы маркиза устраиваете и свои дела. Вы еще не одеты?!
– Осталось несколько деталей.
– Повторяю, у нас совсем мало времени. Сейчас граф у себя дома и спит. Куда он уедет через час, одному Богу известно. Вы станете искать его по всем охотничьим угодьям королевства?
– Не могу же я поехать к человеку, который мне не безразличен, одетой кое-как.
– Если понадобится, поедете голой, - негромко сказал де Труа и госпожа Жильсон замахала руками.
– Да, да, я поняла.
И тут же она продемонстрировала свое умение все делать быстро. Проводив ее, шевалье снова сел к окну. В деревьях, окружающих дом, начали перекликаться птицы. Это только усиливало ощущение прозрачности и тишины утра.
Бесшумно вошел Гизо и спросил, подавать ли ему утреннее питье. И поинтересовался нужно ли распаковываться, остаются ли они здесь надолго.
– Нет, Гизо, мы завершили здесь все свои дела. А питье подавай.
Недвижно сидя в кресле, де Труа пытался себе представить, что произойдет вслед за тем, как граф прочтет письмо. Кинется он немедленно во дворец, или, наоборот, затаив звериную обиду, отправится подальше от него. Это уже не имеет значения. Потому что, если объяснение и состоится, закончиться оно может только разрывом. Длительным и жестоким. Неважно даже, разлюбит ли граф свою принцессу или нет, узнав о ее предательстве. Результатом будет одно - отъезд Рено Шатильонского в его заиорданские владения. Ловушка сплетена очень хитро, и ни самая яркая, ни самая сильная птица не сумеет из нее вырваться. Но почему же нет ощущения торжества или хотя бы удовлетворения?
Вошел Гизо с большим двуручным потиром, где содержалось, по рецепту брата Гийома, изготовленное питье. Гизо осторожно поставил сосуд на подоконник рядом с креслом де Труа. Шевалье следил взглядом за каждым его движением, следил невольно и невнимательно, продолжая думать о своем. И в тот момент, когда оруженосец бесшумно удалился, тамплиера осенило. Ловушка! Конечно же, ловушка. Та, которую он соорудил для Изабеллы и Рено не может идти ни в какое сравнение с тою, что придумал для брата Реми брат Гийом. Все с самого начала, может быть с того разговора на башне, была ложь! Новый круг испытаний, вот в чем все дело. Брат Гийом честно предупредил его об этом, а он даже не поинтересовался, в чем оно будет заключаться, новое испытание. Оказывается вот в чем - его просто задвинули в угол, выкинули вон. Продемонстрировали величие замыслов, в осуществлении которых ему не суждено будет принять участие и сослали в Яффу, дав совершенно нелепое поручение. Зачем, ну зачем, право так сложно и долго отдирать графа Рено от возлюбленной, чтобы он сжег две, три сарацинских деревни за Иорданом? Ведь можно было просто приказать ему сделать это в обмен на обещание оставить впредь в покое. Для этого влюбленного людоеда такие дела не в новинку. Замысел брата Гийома был в другом, он хотел заставить брата Реми тратить все свое время, все силы ума на выполнение столь прихотливо придуманного задания, убрать таким образом со своей дороги. Значит брат Реми стал опасен, но чему! Запад оказался тоньше Востока. Синан почувствовав угрозу, исходящую от необыкновенно изобретательного фидаина, приказал ему прыгнуть в пропасть, тамплиер избрал способ бескровный, но от этого может быть более надежный. Пусть старается брат Реми в этой дыре, наслаждаясь своим напрасным хитроумием и упиваясь властью над мелкими людишками и несущественными обстоятельствами, он не будет знать, что на самом деле он незаметно выпал из синклита тайной власти.
Кровь несколько раз бросалась в лицо де Труа и холодной волной откатывала, оставляя бисерины пота на лбу. Жестоко, очень жестоко. Великодушнее было бы убить.
Несмотря на происходящее внутри землетрясение, внешне Реми де Труа оставался неподвижным, причем до такой дошел окаменелости членов, что какая-то птаха поверила в то, что он всего лишь статуя. Она порхнула из утренней прохлады и уселась в ячейке решетки балансируя коротким хвостом. Огляделась и не обнаружив ничего подозрительного, перескочила на край потира.
Но может быть я спешу, спросил себя де Труа, какие есть основания, кроме внутренней уверенности, что яффское поручение это ссылка?
Птичка, весело крутившая головой, наклонилась и сделала несколько глотков ароматной жидкости из принесенного оруженосцем сосуда. Де Труа не моргая смотрел на нее. Внезапно открывшаяся ему истина была так горяча, что он не удивился бы, если бы птица вспыхнула под влиянием ненависти, излучаемой взглядом. Шевалье с трудом сдерживал рвущуюся изнутри ярость. Он чувствовал в себе столько злой всесокрушающей силы, что ничуть не удивился, когда птица действительно дернулась и свалилась с мягким стуком на подоконник. Несколько секунд он ее рассматривал, не вполне понимая смысл произошедшего. Потом закрыл на мгновение глаза. Трудноописуемая гримаса изобразилась на мозаичной маске его лица.
– Гизо!
– прохрипел он, извиваясь, схватившись руками за горло.
– Гизо!
Оруженосец мгновенно явился на зов. Хозяина била тяжелая крупная дрожь, он страшно выгибался в кресле, глаза его закатывались.
– Гизо!
– хрипело он, - Гизо! Подойти ко мне, подойди!
Это приказание своего господина, хотя оно судя по всему совпадало с последней волей, оруженосец выполнять и не подумал. Было видно как ему страшно. Он остался стоять там где стоял, издали наблюдая за агонией отравленного им хозяина.
– Гизо! Г-г-г-ыз-з-о!
– еще несколько судорожных рывков и Реми де Труа замер там, где только что сражался с внезапно подкравшейся смертью. Оруженосец еще некоторое время постоял без движения на прежнем расстоянии. Он все еще боялся подойти, будь его воля, он бы вообще не стал бы подходить, но ему было приказано снять с мертвого его перстень. Нельзя, чтобы он попал в чужие руки.
Гизо перекрестился, достал из ножен кинжал и начал медленно приближаться к мертвецу. Если бы у него спросили чего он, собственно, боится, он бы не смог ответить. Перстень был надет на средний палец правой руки, лежавшей на подлокотнике кресла у стены. Гизо медленно потянулся к нему своей левой рукой, ухватился двумя пальцами за кусок серебра и попытался стащить с руки убитого. Но он сидел плотно. Требовалась помощь второй руки. Пришлось взять кинжал в зубы и наклониться всем телом... Дальнейшее произошло мгновенно. Схватив за рукоять кинжала, де Труа располосовал ему рот чуть ли не до затылка.